Казарма была домом зуавов. Каждый день зуавы являлись показать мне свои натоптыши, мозоли, волдыри. Я записывал результаты своих осмотров в большую книгу. Выдавал освобождения от службы или, когда мне надоедало видеть все те же ноги, записывал в книге: «Визит необоснован». Иногда больной протестовал:
— Но лейтенант, я пришел впервые.
Я смотрел на него: «В самом деле. Этого я еще ни разу не видел; мне показалось, что я узнал его ноги». Тем хуже для него! Я не хотел отступаться от своих слов, это вопрос престижа. Все-таки неделя гауптвахты.
Пять часов. Я заканчиваю прием.
— Сколько там еще?
— Человек десять, — отвечает старший санитар.
— Хорошо. Дайте всем бюллетень на неделю.
В добрый час. Я смываю свои дневные несправедливости всеобщим избавлением. Я снимаю халат, мою руки, бегу в город. Не дыша прохожу мимо поста охранника. Лучше проскользнуть побыстрее; кто знает, чего ждать от этих людей.
Только на улице я перевожу дух. Захожу в первое бистро под названием «Восточный бородач»; окончательно прихожу в себя за стаканом розового вина. В кафе свободные люди играют на бильярде или в белот. У одних шляпа надета набекрень, другие без галстука. Подумать только, они целый день играли в белот. Скоро они вернутся домой, неторопливыми шагами, уже под вечер, подолгу задерживаясь у каждого общественного писсуара, останавливаясь на каждом углу, чтобы поболтать о пустяках, обменяться незначительными волнующими соображениями о погоде и снабжении.
А я, несвободный, до самой ночи буду бродить по сложному маршруту, обозначенному вывесками аптек. Есть аптеки, в которые я заходил слишком часто и теперь предпочитаю обойти. Есть чаши стыда, уже испитые мною, и те, которые предстоит испить, аптеки, которых надлежит избегать, и те, еще многочисленные, куда я могу войти. Аптека Солнца, Луны, Прогресса, Красного креста и Зеленого креста — я знаю их все; у меня в кармане лежит их список вместе с планом города. Они бывают двух разных видов: либо сияющие и новенькие, поблескивающие никелем, как американские бары, либо зеленые и мрачные, с аккуратно расставленными баночками с латинскими надписями. Первые более приветливы; там продают очки и косметику; там все продают; там не капризничают: достаточно простого белого листка с датой и подписью. Во вторых надо играть по правилам: предъявить удостоверение, сослаться на срочную необходимость, хладнокровно предоставить приемлемые объяснения; это старые добропорядочные заведения, в которые можно обращаться в последнюю очередь.
Во всех случаях надо уметь различать через витрину благоприятные обстоятельства. Надо избегать аптекарш — они недоверчивы; избегать аптекарей в ермолках — они дотошны. Строгих витрин, на которых выставлены только две большие бутыли, красная и синяя, следует избегать. Напротив, присутствие на витрине корсетов и резиновых изделий — признак возможного успеха.
Это трудная, тяжелая игра. На нее уходит все время, все внимание, вся жизнь. Когда играешь в нее, ничего другого делать не можешь, ни о чем другом думать не в состоянии.
Конечно, я мог бы потихоньку отовариваться в санчасти или в госпитале. Но тайное быстро становится явным; пределов безопасности достигаешь быстро, слишком быстро; доверие тех, кто может вам услужить, быстро исчерпывается.
День за днем — просто с ума можно сойти, сколько начинаешь потреблять. Чтобы поддерживать такой темп, надо быть не врачом, а ветеринаром. Из одной лошадиной дозы можно сделать несколько человеческих.
Но я не ветеринар, и мне каждый вечер надо совершать обход аптек.
Я прохожу перед витриной в первый раз, не задерживаясь; достаточно одного взгляда уголком глаза. Если впечатление хорошее, я дохожу до ближайшего кафе, где я наберусь мужества, где созреет моя решимость. Прежде чем расплатиться, я окидываю себя взглядом, поправляю галстук; растираю щеки, чтобы иметь румяный вид. (Ничто так не вредит исполнению замысла, как бледное изможденное лицо.)
Я готов. Я выхожу из кафе, иду прямо в аптеку, словно человек, которого поджимает время. Я держусь прямо, но мысленно опускаю голову, как перед прыжком в воду. Я открываю дверь. От запаха эвкалипта и креозота у меня начинает ныть в животе; мне хочется убежать, но уже поздно.
Всегда находится клиент, которого обслуживают передо мной. Мне надо ждать, не подавая никаких признаков нетерпения или напряжения. Напротив, мне надо расслабиться, глубоко дышать, расслабиться в этом густом воздухе. Это самый трудный момент. Клиент платит, касса звенькает. Я жду, пока аптекарь поднимет на меня глаза; тогда наступит моя очередь.