Как заяц натыкается на своем пути на дуло ружья, однажды вечером я обнаружил девушку на пороге. Она всадила в меня заряд обоих глаз. Я был сражен. Я вдруг очутился перед продавщицей. Она разложила на прилавке писчую бумагу всех форматов и всех оттенков, и я долго выбирал. Так долго, что дверь за мной закрылась, железная штора опустилась. Когда наконец я пожелал уйти, то оказался запертым в магазине с продавщицей.
— Мы закрываемся, — сказала она. — Вам надо выйти через другую дверь. Я вас провожу; я тоже ухожу.
Она взяла сумочку и беретку. Мы вышли вместе, через служебный вход, словно магазин был наш, словно мы выходили из дома. Я спросил, хорошо ли заперта касса. Затем мы спустились по городскому склону, не торопясь. По дороге я смотрел на Клэр. Она была очаровательна, непримечательна. Я подумал, была ли ее непримечательность скромным выражением большого очарования, или это ее очарование происходило от ее непримечательности. Она была маленькая, веселая, болтливая. Разговаривая со мной, она поднимала к моему плечу темно-карие глаза и маленький, очень белый носик.
Спускаясь через город, мы подошли к красно-белому шлагбауму, за которым проходил поезд. У шлагбаума стояли велосипедисты в фесках и грузовики, перевозившие бочки.
— Там я и живу, — сказала Клэр.
По ту сторону железной дороги на фоне фиолетового неба поднимался сосновый лес с домиками по краям.
На дороге было еще светло; но в лесу царил почти ночной мрак. Мы сели под деревьями; я взял обеими руками белое лицо Клэр и поцеловал ее в губы. Затем я ненадолго удалился под деревья и впрыснул себе как раз столько смелости, чтобы встретить это новое счастье.
Вернувшись к Клэр, я сказал ей, что люблю ее. Она тоже меня любила; все было к лучшему.
— Вот видишь, — сказал мне Рене в тот же вечер, когда я ему все рассказал, — я же говорил тебе, что ты ей нравишься. Сделай мне приятное, женись на этой девушке.
Я женился бы на ней, чтобы сделать приятное Рене, но ведь торопиться некуда. Я пока женихался. Теперь у меня была девушка, которую можно целовать каждый вечер. Это занимало час, иногда два.
Каждый вечер я ждал Клэр у выхода из магазина. Мы спускались по городу до шлагбаума, затем, с разгона, поднимались по противоположному склону, покрытому лесом. Мы ложились на сосновую хвою. Я занимался Клэр; я занимал ее день за днем, последовательно продвигаясь руками. Она занималась сопротивлением; она отбивалась рывками, как пойманный зверек, который то смиряется, то вырывается. Я делал свое мужское дело, она — свое девичье, в тишине, прерываемой резкими вздрагиваниями.
По воскресеньям у нас был целый день на наши сражения. Но я сражался безучастно, с тем же безразличием, с каким работал, одевался, ел. Какими бесконечными были эти воскресные дни.
Против Клэр я вел чисто формальное сражение, отвлекающий маневр. Во мне самом развертывались другие битвы, в которые я посылал основные силы. У Клэр я порой завоевывал какую-нибудь высоту; а себе всегда уступал.
Мне удавалось несколько часов сопротивляться искушению. Но на закате дня поднималась буря паники, довершавшая мой разгром. Как Иисус Навин[4], я хотел бы остановить солнце. Как только я видел, что приближается ночь, я сходил с ума; мне хотелось завыть от ужаса. Мое сражение завершалось бегством, я стремился к своей погибели, я бежал к тому, чего хотел избежать.
Как отогнать навязчивую картину, когда ею тотчас же наполняется воображение? Наваждение становилось тем сильнее, чем дольше с ним боролись. Все отказы за день, все те «нет», которые я говорил себе шепотом, превращались в огромное «да», освобождавшее меня и заставлявшее вдруг плакать от радости.
Конец сражения, под конец дня, был амнистией, прощением, заставившим себя ждать. Я прощал Клэр, что она мне сопротивлялась; я предоставлял ей свободно копошиться. Я пользовался этим, чтобы простить самому себе; я прощал себе, что я сказал себе «да»; я прощал себе то, что я прощал. Я ненадолго удалялся под деревья. Наконец-то покой. Я возвращался к Клэр.
Та, освободившись от моего желания, тихо увивалась вокруг меня. Она возвращалась к играм своего возраста; ей было семнадцать лет. Она говорила мне о своем братишке, полугодовалом младенце.
— Приходите к нам домой, на него посмотрите.
— Да, я приду; я хочу на него посмотреть. У него уже прорезались зубки?
— Еще нет. Но скоро прорежутся; ему уже больно.
— Я приду, когда-нибудь.
Когда-нибудь, когда я уж очень устану, я женюсь на Клэр. Я буду жить с ее родителями, с ее братишкой.
4
Иисус Навин, преемник пророка Моисея, остановил солнце и луну в битве при Гаваоне, чтобы довести сражение до победы израильтян.