— Какой у вас дом?
— Довольно большой, с садом.
Я воображал себе дом Клэр, дом покоя. Я воображал нелепые вещи. Например, раз у Клэр есть сад, почему бы не посадить там мак?
Я сам буду делать себе опиум; я буду делить время между возделыванием Papaver somniferum[5] и воспитанием братишки.
Хватит долгих хождений по городу, тоски ожидания у конторок аптекарей, спускания по винтовым лестницам в подвалы кафе. Скоро я буду отдыхать среди родных, в саду, засаженном опиумом.
Однажды в воскресенье, в конце апреля, мы долго гуляли; мы ушли за овраг.
Я отвел Клэр на утес, стоявший напротив городского утеса. Напротив нас, по ту сторону оврага, возвышались неприступные тюремные стены санчасти и госпиталя с решетками на окнах.
Уже какое-то время я чувствовал себя так, будто меня преследуют, словно я сбежал через окно из санчасти, словно меня ищут с собаками на дне оврага. Я не смел пошевелиться. Стояла предгрозовая жара. Вокруг меня кружила муха толщиной в палец; я никак не мог ее отогнать. Клэр напевала бессмысленную песенку про ангела-хранителя. Она просила своего ангела защитить ее.
Уже какое-то время я спрашивал себя, что я делаю здесь, в этом краю, который мне не родной, с этой девушкой, которая мне не принадлежит, которая внушает мне чувства, мне не свойственные.
Я пытался не видеть окон госпиталя, пытался отогнать муху, не слышать песни Клэр, тусклой, как пейзаж, выводившей меня из себя. Клэр сидела впереди, спиной ко мне. Она пела проникновенным голосом, но с невыразительной спиной. Если бы она обернулась, я не смог бы ее ненавидеть. Но она подставляла мне свою дурную сторону, и на эту сторону я мог свалить всю свою ненависть. Мне хотелось выкрикивать оскорбления, делать непристойные жесты, петь казарменную песню.
Внезапно я встал. Клэр взглянула на меня через плечо. Я почувствовал, что я сейчас сделаю что-то ужасное; но было слишком поздно. Когда Клэр обернулась, я уже был на ногах, я уже начал действовать. Никакие силы в мире не могли бы мне помешать сказать то, что я собирался сказать. Я предусмотрел вопросы; я подготовил ответы.
Клэр спросит меня, куда я иду; я ей отвечу, что я возвращаюсь домой. Она спросит, почему, и я скажу, что мне с ней скучно и что я не люблю ее. Она попытается приблизиться ко мне, и я оттолкну ее с видом раздраженной нежности, я скажу ей, что больше не хочу ее видеть.
Я подготовил все это за спиной у Клэр; я не подумал о том, что придется сказать все это ей в лицо. Однако я ответил свой урок до конца; я не избавил себя ни от единого слова.
Потом, скатываясь вниз по склону, я слышал, как Клэр скулила, словно щенок. Она шла вслед за мной вдалеке, словно не сознавая этого, вся поглощенная своим горем.
Я перешел через овраг по большому мосту и оглянулся. Клэр еще шла за мной, но все замедляя шаги. Она плакала не так громко. Между нами вклинивались прохожие. Я уже не знал, что мне делать. Я разрывался между несколькими силами; я был словно точка на схеме, из которой расходятся стрелки. Одна стрелка тянула меня назад, к Клэр, которую я начинал любить; другая — вперед, удаляя меня от нее; наконец, третья, черная и кривая, огибала парапет моста и устремлялась ко дну оврага, словно ласточка.
Я остановился. Силы уравновесили друг друга. Я мог бы вернуться к Клэр, чтобы целовать ее или бросать в нее камнями, так мне хотелось страдать, так радостно мне было страдать. Мне больше не было скучно; я вцепился в свою скуку обеими руками, как в перила моста, и сотрясал ее. Я начинал любить Клэр; я сделал ей больно, только чтобы полюбить ее.
Нельзя было останавливаться на такой хорошей дороге. Я продолжил путь, пересек почти пустынный город; редкие прохожие на улицах попадались словно с единственной целью дать лучше ощутить их пустынность, как фотографируют людские фигурки у подножия пирамид, чтобы подчеркнуть их нечеловеческие размеры.
Я вошел в темень своей квартиры, там было свежо. Я уже заранее слышал звяканье плиток под моими шлепанцами. Я разулся, чтобы лучше волочить ноги из комнаты в комнату, словно я не ждал ничего и никого.
Я подошел к закрытым ставням, в лицо мне пахнуло жаром с улицы. Потом услышал дребезжание входного колокольчика, дрожь замерзшего звонка. Я открыл дверь. Вошла Клэр с поблекшими глазами, распухшими губами.
Не говоря ни слова, я раздел ее, отнес к себе на постель. Она упорно не раскрывала глаз. Пока я ее раздевал, она ничем не удержала меня, ничем не помогла.
Наступила ночь.
— Уже поздно. Не хочешь вернуться домой?
Она отрицательно покачала головой.
Я вспомнил, что сейчас вернется Рене. Я встал. На столе в гостиной оставил Рене записку, в которой просил его исчезнуть на одну ночь, переночевать в гостинице. Затем вернулся к своим делам. Зажег в комнате яркий свет, словно перед балом. Я хотел, чтобы ничто не осталось в тени, чтобы всякая радость обреталась жестко, на свету.