— Ну же, Мишель; верни мне ключ.
Она сказала это мягким голосом, в котором едва сквозит нетерпение. У нее может получиться получше.
— Мишель, солнышко, верни мне ключ. Мне надо ехать.
Уже лучше. Лучше, но бесполезно. Все равно, что увещевать чемодан. Мне жутко хочется отдать этот ключ. Но я не могу. Рука в кармане, сжимающая ключ, не может раскрыться.
— Это подло!
Она прокричала эти слова очень громко. Я этого ожидал, но все же разволновался. От крика я всегда робею. Я говорю себе, что я подлец, и то, что я говорю это себе, делает меня еще в десять, в двадцать раз подлее. Я дошел до той точки, когда отступать невозможно. После насилия убийство подразумевается само собой.
Мы пока на стадии насилия. Я ждал этого. Сюзанна подходит ко мне, царапает, бьет по лицу. Недолго. Нет ничего более обезоруживающего, чем безоружное лицо, о которое можно вытереть — туда-обратно — ладонь и ее тыльную сторону. Все равно, что бить самого себя.
Все, больше ничего. Я-то думал, что она сильнее, злее. Она меня разочаровывает. Теперь я вижу, как лицо Сюзанны одновременно старится и молодеет, старится там, где лоб и нахмуренные брови, молодеет там, где рот с уже дрожащей пухлой губой.
Она села на край кровати, чтобы лучше плакать. Недолго. Плакать значит терять время, это ничего не решает. Ей нужен ключ; ей нужно приобрести уверенность, без которой она не может жить. Ее жизнь в моих руках. Чего она только не сделает, чтобы заполучить ее обратно! Она думает об этом. Ее слезы всего лишь передышка, предлог для того, чтобы поразмыслить, затишье перед тем, как испытать новое оружие.
— Чего ты от меня хочешь?
Я не отвечаю. Я ничего не хочу. Недавно я хотел удержать Сюзанну; теперь уже не знаю. Я жду, не зная, чего именно.
Она ложится на меня, покрывает мое лицо колкими поцелуями. Ее волосы, словно полог палатки, опускаются над нашими лицами, укрывая боль, ее и мою.
— Отдай мне то, что ты взял.
Я отпустил руки.
— Ты меня хочешь?
Я не отвечаю.
— Ты меня еще хочешь?
Раскинув руки, раскрыв ладони, я лежу на кровати мертвым грузом. Всем своим молчанием я давлю на Сюзанну. Никакие слова, никакие объятия не раскроют мне Сюзанну с большей надежностью, большей полнотой, чем молчание и неподвижность, которыми я подавляю ее.
Как ей, наверное, одиноко!.. Чтобы заставить меня говорить, она прикладывается ухом к моему рту. Затем приподнимает мои безжизненные руки, кладет их на свое тело, направляет их, ласкает себя ими. Но ничего не берет, не сжимает, не удерживает ее. Тогда она отстраняется, срывает, расстегивает, рвет свою одежду, словно та жжет ее. Но это не из любви. Я не в счет. Я для нее ничто. Она думает о своем морфии. Она переспала бы с целым светом, чтобы получить ключ от своего чемодана. Она тянется ко мне. Она направляет на меня свое тело, свое последнее оружие.
Я не этого ждал. Я изнемогал от отвращения и печали. Я спрыгнул с кровати:
— Вот твой ключ. Я ничего не взял.
Не протянув руки за ключом, она снова упала на постель. Теперь она плакала, но настоящими слезами. Я подошел к ней, вложил ключ ей в руку. Она отказалась взять его. Тогда я подбежал к чемодану, открыл его, взял коробку. Словно погремушкой перед ребенком, я слегка потряс над ухом Сюзанны коробкой, в которой звякали ампулы.
— Вот видишь, я солгал.
Она не ответила.
Я подошел к окну, раскрыл обе створки. Верхняя часть улицы четко выделялась на фоне неба темно-синей полосой.
— Посмотри, какой чудесный день! Почему ты плачешь?
Я повернул Сюзанну к свету, встряхнул ее за плечи, словно чтобы разбудить. Она плакала, закрыв лицо руками. Я просунул руки ей под шею и под колени. Положил ее голую на плиточный пол посреди комнаты.
— Ну же, проснись! Опоздаешь на автобус.
Теперь уже я торопил ее уехать; но она не слышала меня. Я впервые заметил, как она похудела, стала еще более тоненькой и хрупкой, чем раньше, золото ее кожи пожелтело и поблекло. Она плакала беззвучно. Казалось, ничто ее не утешит.
Наверное, она не чувствовала так ясно, в какую зависимость от своего порока она попала. Только я, открывший ей это, только я мог бы заставить ее об этом забыть. Я снова взял ее на руки, снова положил на кровать, затем закрыл ставни. Она не уедет. Мы проспим до самого вечера. Вечером я схожу за едой в забегаловку напротив, накормлю Сюзанну, потом причешу ее волосы, буду расчесывать их так долго, как она захочет. Ночью я вытащу матрас на балкон, и мы будем спать на свежем воздухе прямо над улицей.