Я посмотрел на гвозди; там были те, о которых я и не подозревал, ранее прикрытые картинами.
Сюзанна проснулась. Она вдруг застонала, словно ей приснился дурной сон. Я стал трясти ее.
— Проснись! Да проснись же!
— Зажги свет, — попросила она.
Я зажег лампу в изголовье; веселее от этого не стало; в окно еще проникал слабый свет.
— Меня этот чертов свет напугал. Непонятно, вечер сейчас или утро, где я сейчас; я вспомнила, что Жан уехал; я подумала, что я здесь делаю, я не у себя дома, не с мужем, я не понимала, где я.
Мне тоже в этот час было невесело, но я не жаловался. В этот час я разглядывал гвозди в стене моей комнаты, умилялся над их несчастной жизнью бесполезных гвоздей и не испытывал никакой нежности к жизни Сюзанны, да и к своей собственной.
Сюзанна продолжала плакаться:
— Мне так одиноко. Никогда у меня не было такого плохого пробуждения. Я чувствую себя чужой и тебе и себе. Я словно душа без тела, словно мятущаяся душа.
Я поднялся, дрожа:
— Да, да, знаю; я встаю. Сейчас прокипячу шприц и верну тело твоей душе.
Комната была холодной, плохо освещенной настольной лампой; за окном был ложный день, похожий на ложную ночь.
— Ну ладно! Где мои тапочки?
Плиточный пол холодил ноги; мои тапочки, как всегда, закатились под кровать. Сюзанна героически умолкла; она легла посередине кровати, как тяжелобольная; ей требовалось больше места для страданий.
Я вернулся с дымящейся кастрюлькой. На дне ее позвякивал шприц, словно ложка в чашке с отваром. Сюзанна открыла потускневшее лицо с раскосыми глазками, хлопающими веками. Она побледнела, но цвет ее волос с рыжим отливом не изменился.
— Ну, вот и отвар.
Это я хотел пошутить; я хотел улыбнуться, но улыбка вышла кривая.
— Есть чем заполнить наше одиночество, — сказал я. — Но в следующий раз, когда тебе станет одиноко, не говори об этом.
Я злился на Сюзанну. Я мирился с собственной слабостью, она была моим надежным убежищем, крепостью, в которой я жил без свидетелей. Но слабость Сюзанны напоминала мне о ней. Мы становились столь похожи, что я не смог бы сказать, кто, я или моя подружка, больше походил на другого, кто из нас кому подражал. Но я уже подражал не Сюзанне, а самому себе.
Моя злоба развеялась в эйфории, последовавшей за уколом. Я лег рядом с Сюзанной, снова почувствовал ее тепло. У нас обоих на бедре была маленькая красная точка, ранка от укола, словно знак нашего союза, брачного ритуала. Сюзанна почесала бедро.
— Свербит.
Она сказала это смешно, тоненьким голоском, словно пискнула мышь. Свет лампы стал ярче. В ночнике отпала необходимость. Больше не было больного на своем одре. Сюзанна выпростала руку, круглое плечо, грудь с очень темным кончиком. Она обволокла меня своим теплом, своим запахом.
— Теперь, когда Жан уехал, я больше не уйду от тебя. Я больше не хочу возвращаться в загородный дом. Мне там страшно. Я там одна. Ты хочешь, чтобы я осталась?
— Хочу. А Генриетта? Что она подумает?
— Она ни о чем не догадается. Мы будем осторожны.
Я принялся мечтать. Дружба, любовь — все с доставкой на дом. Я чувствовал себя богатым, как те богачи, которые устраивают спектакли в своих салонах. Здесь будет сцена, там занавес; здесь дружба, там — любовь.
После ужина Генриетта скатывала салфетку и вдевала ее в деревянное кольцо. Как у хороших моряков, у нее на борту был полный порядок. Все, что торчало, она превращала в косу или жгут. Свои черные волосы она свернула жгутом на затылке. Она носила желтый пуловер, плотно облегавший ее шею и плечи.
— Хотите еще вина?
— Нет, спасибо.
Она взяла пробку со скатерти и воткнула ее обратно в бутылку.
У меня пылали уши. Голова горела, как после зимней прогулки. Я сел возле печки; Генриетта подошла ко мне с толстой книгой в руках.
— У меня экзамен в начале февраля. Как вы думаете, я успею подготовиться?
— Конечно, но вам нужно продолжать работать каждый день.
— А когда я сдам экзамен, что я буду делать?
— Вы пойдете в армию, будете санинструктором, постараетесь выйти замуж за военврача.
Генриетта ответила, что у нее нет желания выходить замуж.
— Желание вовсе не обязательно. Для молодой девушки вроде вас это единственный выход.
Когда я был с Генриеттой, я становился серьезным и солидным. Ей было всего двадцать два года, шестью годами меньше, чем мне. Но она выглядела моложе своих лет, из-за чего я казался старше своего возраста.