Я надеваю брюки, рубашку. Возвращаюсь к Сюзанне. Она села, поджидая меня. Точит пилочкой ногти.
— Ты не хочешь побыть несколько дней со мной?
— Нет.
Я возвращаюсь к себе в комнату. Надеваю туфлю, только одну. Иду обратно.
— Сюзанна, почему ты пришла сюда?
— А куда мне было идти? В гостинице не было мест.
Она не подняла головы. Волосы спадают ей на лицо, как уши у пуделя.
Я неторопливо заканчиваю одеваться. Теперь спешить некуда. Сюзанна не уедет. Она думает, что уедет. Она закончила обрабатывать ногти; она проявляет нетерпение.
— Я опоздаю на автобус. Поторопись.
Она не подозревает о том, что против нее затевается. Она не знает, что ее ждет. Еще немного, и мне станет ее жаль.
— Ну все, все, я готов.
Словно перед уходом, я беру чемодан. Ключ в замке; я на два оборота запираю оба замка чемодана и кладу ключ себе в карман. Ловушка расставлена. У меня есть один шанс из двух, что она захлопнется.
Я поставил на пол закрытый чемодан. Глядя в упор на Сюзанну, я произношу слова, которые захлопнут капкан:
— Ты не можешь уехать. У тебя не осталось ни одной ампулы морфия. Вчера вечером я выпотрошил коробку.
Она попалась. Я вижу, как тает гордость у нее на лице. В первый раз она улыбнулась, но словно испуганно, с порозовевшими щеками.
— Ты не сделал этого, — говорит она. — Ты не злой. Ты прекрасно знаешь, что я не доеду до Орана без наркотиков. Ты знаешь, что я должна ехать, что я не свободна.
Я не отвечаю. Захожу к себе в комнату, растягиваюсь на постели. Сюзанна зашла вслед за мной:
— Ключ. Куда ты дел ключ от моего чемодана?
Я не отвечаю.
— Дай мне ключ.
Я не отвечаю.
— Если бы ты взял то, о чем говоришь, зачем бы тогда ты запер чемодан на ключ? Ты ничего не взял.
Я приподнимаюсь.
— Если ты в этом уверена, — говорю я, — пошли.
Я снова беру чемодан. Иду к коридору.
— Мишель, дай мне ключ.
— Я его потерял. Пошли; ты опоздаешь.
— Ключ. Я хочу посмотреть, солгал ли ты.
— Я не солгал. Пошли.
— Верни мне ключ.
Я ставлю чемодан. Возвращаюсь к себе в комнату, Сюзанна идет за мной по пятам. Она идет со мной в ногу. Значит, ноги ее уже плохо держат.
Я ложусь на кровать. Она снова пытается улыбнуться. Она права; улыбка у нее очаровательная; она открывает два очень белых зуба. Но жалость сталкивается во мне с радостью дикаря, разбивается о нее, и вот я упрям, испорчен, словно дикарь, злорадно наблюдающий за тем, как на лице Сюзанны все отчетливее проступает страх.
Она по очереди проводит обеими руками по щекам, осунувшимся от страха. Она размышляет. Кусает губы. Ее голова покачивается направо и налево. Она ищет выход и не находит. Несколько раз она взглядывает на меня пристально, пытаясь понять, какую ложь или какую правду я скрываю. Но я непроницаем, как чемодан.
— Отдай мне ключ.
Никакого ответа. Ловушка, как и чемодан, плотно захлопнулась. Ах! Если бы Сюзанна хорошенько подумала, она бы поняла, что я не брал коробки; ведь если бы я ее взял, мне незачем было бы запирать чемодан. Но она не раздумывает, она замкнулась в своем страхе. Я ее не удерживаю. Суть ловушки в том, что она не может рассуждать, она не хочет подвергаться риску, каким бы малым он ни был, риску уехать без наркотика. Она, конечно, попытается уехать, но вернется.
— Не хочешь дать мне ключ? Ну так я ухожу, он мне не нужен.
Жалкая хитрость; она воображает, будто я стану ее удерживать. Она дошла до двери и передумала. Возвращается в гостиную, пытается вскрыть чемодан. Я слышу, как она пыхтит, ломает ногти о замки. Замки не поддаются. Я тоже не поддамся. После чемодана она попытается вскрыть меня.
Вот и она, слегка запыхавшаяся, но спокойная, принуждающая себя к спокойствию. Она называет меня по имени.
— Ну же, Мишель; верни мне ключ.
Она сказала это мягким голосом, в котором едва сквозит нетерпение. У нее может получиться получше.
— Мишель, солнышко, верни мне ключ. Мне надо ехать.
Уже лучше. Лучше, но бесполезно. Все равно, что увещевать чемодан. Мне жутко хочется отдать этот ключ. Но я не могу. Рука в кармане, сжимающая ключ, не может раскрыться.
— Это подло!
Она прокричала эти слова очень громко. Я этого ожидал, но все же разволновался. От крика я всегда робею. Я говорю себе, что я подлец, и то, что я говорю это себе, делает меня еще в десять, в двадцать раз подлее. Я дошел до той точки, когда отступать невозможно. После насилия убийство подразумевается само собой.