Миней закурилъ трубку, затянулся и сплюнулъ въ сторону.
— А вѣдь зыбь-то есть, сказалъ молодой человѣкъ.
— Есть. Она теперь по дну за рыбешкой гоняется. Вѣдь вся ея и пища, что только рыба. Тѣмъ она и жива. Да… Кому ежели счастье, да штукъ пятокъ въ лѣто убить — вотъ двадцать пять, тридцать рублей и есть. Ну, писарь нашъ идетъ и тоже съ ружьемъ. Должно быть, и ему порядовщики насчетъ выдры сказали.
Сквозь спускающіеся сумерки осенней ночи было видно, какъ по берегу съ ружьемъ за плечами шелъ рослый человѣкъ въ бѣлой фуражкѣ, сѣромъ пиджакѣ и высокихъ сапогахъ. Онъ приблизился къ Минею.
— На выдру вышелъ? Выдру караулишь? спросилъ онъ.
— Да, ее самую, сухо отвѣчалъ Миней. — Только ужъ вы съ нашего берега пожалуйте прочь. Мы этого не желаемъ, чтобы постороннія личности… Ступайте на Живаревскій берегъ — тамъ и караульте.
— Какъ же я буду ее на Живаревскомъ берегѣ караулить, ежели она здѣсь?
— Ну, авось, уплыветъ отъ насъ и на Живаревскомъ берегѣ очутится.
Писарь обидѣлся.
— Да ты знаешь ли, чья это выдра-то? Моя. Я ее выслѣдилъ, сказалъ онъ. — Я ее еще вчера у ручья около мостика караулилъ.
— Ну, караульте и теперь тамъ. Тамъ мы не можемъ запретить. А здѣсь берегъ нашъ.
— Вашъ берегъ, да выдра-то моя.
— Никогда она вашей и быть не могла. Вамъ порядовщики про нее сказали, а порядовщики съ нашего завода, стало быть, наши. Наши порядовщики, — и выдра наша.
— Странно… проговорилъ писарь, поморщившись.
— Ровно ничего тутъ нѣтъ страннаго. Уходите, да и дѣлу конецъ.
— Ты же вѣдь у Живаревскаго берега мережи ставишь.
— Когда я ставилъ? Ни въ жизнь. У насъ и своего берега довольно. Это вотъ вы, такъ подъѣзжаете къ нашимъ сваямъ на челнокѣ раковъ ловить, ну, да раки — Богъ съ ними, а выдру оставьте.
Писарь отошелъ шаговъ на двадцать. Черезъ минуту по рѣкѣ раздался его выстрѣлъ. Онъ выстрѣлилъ на воздухъ и сталъ уходить.
— Тьфу ты! плюнулъ Миней. — Ну, не озорникъ ли? Вѣдь это, чтобъ ни ему, ни мнѣ выдра не досталась. Спугнулъ теперь. Спугнулъ выстрѣломъ. Теперь и караулить нечего. Теперь она ужъ, само собой, не скоро покажется. Ахъ, подлецъ, подлецъ! Пойти къ себѣ да ужъ похлебать хоть остывшихъ щей, что ли.
Онъ поднялся съ травы. Поднялся и молодой человѣкъ.
1893