(Моя кухарка Пруденсия является в нашем доме своего рода особо чувствительным термометром, отмечающим малейшие изменения температуры настроения жителей всех близлежащих кварталов.)
31 октябряМой ум целиком и полностью занят решением серьезных проблем экономического, чисто материального характера, неизбежно встающих передо мной с приближением дня свадьбы. Время просто бежит!
Не стоит приводить здесь перечень моих забот. Похоже, ведение дневника потеряло всякий смысл. Женившись, я тотчас же уничтожу его. А впрочем — нет. Наверное, его стоит оставить на память — как вспоминание о холостяцкой жизни.
9 ноябряВокруг меня происходит что-то странное. Еще вчера я ничего не замечал, ни о чем не догадывался, а сегодня от моего спокойствия не осталось и следа.
Готов поклясться, что незаметно для меня случилось что-то очень неприятное, поставившее меня в центр общего внимания. Я почти физически ощущаю, как мое появление на улице поднимает целое облако любопытства окружающих, которое за моей спиной превращается в целый ливень недобрых комментариев. И дело не в предстоящей свадьбе. Об этом всем давно известно, и потому — никому не интересно. Нет, тут дело в другом, и не замеченная мною буря разразилась именно сегодня, во время воскресной мессы, которую я не имею обыкновения пропускать. Еще вчера я мог наслаждаться покоем или же спокойно работать. А сегодня…
Я вернулся из церкви почти бегом, подгоняемый колючими взглядами, и вот я дома — и уже несколько часов подряд задаю себе вопрос о причинах такой перемены отношения ко мне со стороны соседей. Если честно, то мне уже просто-напросто не хватает смелости выйти на улицу.
Нет, надо успокоиться. Разве у меня запятнанная совесть? Я что-то украл? Кого-то убил? Нет! Значит, я могу спать спокойно. Моя жизнь чиста как свежевымытое зеркало.
10 ноябряНу и день! Господи, ну и день!
Встав рано утром после почти бессонной ночи, я отправился в контору несколько раньше обычного. По дороге меня провожали все те же недобрые взгляды. Я едва не сошел с ума и немного успокоился, только оказавшись в своем кабинете. Здесь я в безопасности, теперь мне предстоит выработать план действий.
Неожиданно открывается дверь и в помещении появляется Мария, которую я даже не сразу узнаю. Она входит не дыша, как человек, бегущий от смертельной опасности, укрывающийся за первой попавшейся дверью. Мария бледна, бледнее обычного, ее огромные глаза на бледном лице — словно две отметины приближающейся смерти. Я иду ей навстречу, беру за руку, предлагаю сесть. Я в полной растерянности. Она пристально смотрит на меня и вдруг начинает рыдать.
Плачет она так, как может плакать только человек, долго скрывавший свое горе. Этот плач настолько трогает меня, что некоторое время я не могу вымолвить ни единого слова.
Все ее тело содрогается от рыданий, лицо закрыто мокрыми от слез ладонями; Мария плачет, словно искупая все грехи сего мира.
Забыв обо всем, я молча смотрю на нее. Мой взгляд обегает дрожащее тело Марии и вдруг останавливается, словно зацепившись за едва заметный изгиб линии ее живота.
Как бы ни было это тяжело и болезненно, мои сомнения превращаются в твердую уверенность.
Живот Марии, ставший чуть более округлым, чем раньше, дает мне ключ к разгадке всей драмы.
В горле у меня застревает превращающийся в сдавленный стон крик: «Бедняжка!»
Мария больше не плачет. Она снова красива, красива какой-то особой неземной, вызывающей не восхищение, но жалость красотою. Она молчит, ибо уверена в том, что нет на земле слов, которыми можно убедить мужчину в том, что она не виновата.
Ей прекрасно известно, что ни судьба, ни любовь, ни нищета, — ничто не является уважительной причиной, оправдывающей девушку, потерявшую невинность.
Знает она и то, что никакие слова не могут превзойти по выразительности язык слез и молчания. Знает — и потому молчит. Она вверила свою судьбу в мои руки и теперь ждет. г Там, за дверью, шатается, рушится, гибнет мир. Пусть, ведь подлинная вселенная сейчас сконцентрировалась в этой комнате; рожденная в моем сердце, она целиком зависит от того, какое решение я приму.
Я не помню, сколько продолжался наш разговор; не помню, как и когда он перестал быть диалогом молчаливых взглядов. Я знаю лишь одно: Мария доверилась мне, даже не задавшись вопросом, что и я могу оказаться на стороне большинства.