- И что он? - снова не выдержал лопоухий солдат.
- А он улыбнулся хитро как-то, неприятно, прикурил мне от своей спички и, не сказав ни слова, ушел. - Смуров странно усмехнулся. - Больше уж я за ним не погнался: кто как, а я сам себе не враг, не прочь и в постели помереть. На пенек у тропы присел - так и просидел час, а как рассвет занялся - припустил домой, только пятки сверкали. С тех пор ноги моей в том парке не было. Вскоре и подруга моя ко мне охладела, потом нас перевили из N-cка... Но незадолго до того, - продолжил Смуров, выдержав паузу, - имел я откровенную беседу с нашим командиром тогдашним, полковником Разовским, светлая ему память. Михаил Евсеич на своем веку много повидал и был во всяких чудных делах мастак. Шибко интересовался он чертовщиной такой да сякой: с басурманами пленными о шайтане толковал, диковины разные в коллекции имел и с собой возил. Неловко мне было, но, все же, набрался я смелости и рассказал ему, что видел. А он мне сразу: "Что ж оплошали вы так, Нил Никифорович!" Не мертвяк это был, Разовский сказал, а людос. То есть, шкодник, выдумщик, по-нашему. Не злой он, вроде как, но и не добрый: скукой мается. А честных христиан с панталыку сбивать - любимая его забава. Тело любое напялить может, как одежку: чем хочет, тем и прикинется - хоть человеком, хоть зверем, хоть хлеба куском, чтоб изо рта выскочить. Насмешить может до припадка или напугать до смерти, а отогнать силой его нельзя: креста и воды святой не любит он, однако ж отстать - не отстанет: упрям-с. Но если кто понравится ему, уловкам не поддастся, храбрость проявит или смекалку - того он богатством одарит или другое желание исполнит. "А вы, Нил Никифорович, счастье свое упустили: улетело оно от вас с дымком табачным", - сказал мне Разовский. Я не шибко расстроился, потому как не больно-то в его сказ поверил, а ежели то и правда - все одно, на кой мне дары бесовские? Но то я, а Разовский разволновался очень. Попросил меня рассказать ему еще раз, как все было и как отыскать те тропки. Ну а мне - жалко, что ли? Он попросил, я рассказал. Он еще проводить его уговаривал, но тут уж я - ни в какую: "Хоть под трибунал меня, Михаил Евсеевич, отправьте", - сказал, - "духу моего там не будет". Он мне попенял за трусость, но сильно не сердился. Как раз в ту пору снова полнолуние настало. Пошел он в парк следующей ночью один, и не вернулся уж больше.
- Нил Никифорыч, что-то вы напутали, - перебил Смурова Треблин. - Разовский, упокой господь его душу, всего год назад представился. В госпитале помер, а как брюхо ему осколком порвало, я сам видел.
. - Так и я мертвяка своими глазами видел! Значит - взаправду мертвяк был, по-вашему, так, что ли? - с кажущимся простодушием улыбнулся ему Смуров. - Видеть мало: понимать надо, что видите. Вышел полковник Разовский из парка, но то уже не он был, не наш Михаил Евсеич. Иной раз посмотрит на тебя - такая жуть пробирает, что хоть падай да помирай. Только иногда мелькнет что-то в глазах живое, грусть какая-то... Ветераны шептались - командир из-за исканий своих, честному христианину не приличествующих, душу потерял. Но, думается мне - это бес тот, шкодник, в него вселился. Истинно говорю: подменили Разовского с той поры! - Смуров пыхнул трубкой и с торжествующим видом оглядел слушателей. - Никогда мы с ним по душам не говорили больше, только кратко и по всей форме друг к другу обращались. Я тому и рад был. А уж как он помирал - то, господа хорошие, истинный ужас был. Я ведь тоже тогда в госпитале бока отлеживал. Доктора с санитарами между нами по палате ходят, а мы их разговоры слушаем. Простой человек с раной такой тем же днем бы помер, а Разовский неделю мучился. Кровью истек, криком изошел, а помереть все никак не мог. Под конец замолчал, почернел весь, лежал недвижим, но в сознании был и каждого взглядом таким одаривал, что доктора к кровати его и подойти боялись. А когда отмучился, самый главный врач, профессор, хотел колом осиновым грудь покойному проткнуть: хоть и супротив науки, а все надежнее. Но то ли пересудов убоялись и так похоронили, то ли не помог кол - не усоп Разовский по-людски. Тело в земле гниет, но душе искалеченной, бесом обглоданной, ни в Рай, ни в Ад ходу нет. Так и таскается дух его неупокоенный за полком: куда еще бедняге податься? В заварушке в любой он нам помощник. Но в другое время развлекает себя, как может. У беса научился. Заметили, господа, сколько за последний год у нас происшествий всяких было? То повар кипятком обварится, то еще что... Неспроста! Безобразничает нащ Михаил Евсеич, скучно ему. То-то и оно!