Комментарий к
Предупреждения: Нелинейное повествование и Смерть персонажей (больше, правда, второстепенных - за основных они в этой работе сойти не могут)
Прошу обратить внимание, что с выходом данной главы рейтинг работы повышается до NC-17.
Если у вас есть патологическая боязнь крови или вы считаете, что детальное описание убийства - это мерзко - и вас воротит, то самое время либо закрыть работу вовсе, либо перейти на следующую главу (серьезно, особо впечатлительные - поберегите психику). По части развития сюжета в этом случае вы много не потеряете…
Воздух тяжелый, насыщенный водяным паром, сдавливал грудь, распирая изнутри легкие, которые начинало покалывать от обилия влаги, от невыносимой духоты хотелось выть, а от давящей на плечи неподъемной безысходности — лезть на стену. Синоптики, как всегда, прогадали с прогнозом, а их дождь, вылившийся на полторы недели раньше, неустанно поливал Лондон уже четвертый день кряду, изредка давая передышку измученному вечными осадками городу и не вполне довольным таким раскладом британцам.
Цундапп сидел на жесткой койке, устало подперев щеку рукой и слепо глядя в небольшое зарешеченное окошко, откуда открывался вид лишь на низкий небосвод, затянутый свинцовыми тучами. Монокль Отто возвращать никто не собирался, а потому немцу следовало бы начинать привыкать видеть мир четким лишь на половину, словно картину, серые краски которой слегка растеклись от дождя.
Всю свою никчемную жизнь оружейник посвятил работе над своими изобретениями, которые до поры неплохо кормили и его, и семью. Однако после того, как очередной его чертеж под ехидный смех работодателя отправился в мусорное ведро, Отто обозлился на весь этот свет и на правящую в нем силу.
Цундаппу хотелось создать что-то грандиозное; что-то, что позволило бы ему безнаказанно вершить чужие судьбы и принадлежать к недосягаемой для немца касте сильнейших мира сего. Жажда мести, тесно переплетаясь с жаждой власти, заставила мужчину забыть обо всем: о собственных неудачах, об изматывающей скуке, о семье.
Анна, его светлая, милая Анна, которую он так любил, к ногам которой обещал бросить весь мир, и маленькие Марта и Вендэль — сестра и брат, так удивительно похожие на красавицу мать — они все оказались лишними, ненужными в его новом мире, наполненном ядом, злобой и темнотой.
Только сейчас Профессор начал осознавать, какую же величайшую глупость он совершил, отрекшись однажды от жены и детей. За многие годы ничто не смогло заменить их присутствия в жалкой жизни Отто. Он жалел о своем поступке и мучился, не зная, как загладить свою вину перед самыми дорогими его черному сердцу людьми.
Высокая влажность и сравнительно низкая температура воздуха не могли пронять Грэма, который, сколько помнил себя, не особо жаловался на здоровье. Мужчина просто устал от тесноты камеры, устал от неразбавленной серости, сутками окружавшей его в чертовой Лондонской тюрьме — хотя, серость вокруг была все же не такая неразбавленная — его собственная, видавшая виды, оранжевая рубашка явно вносила робкий яркий мазок в общую картину. Но что угнетало его больше всего, так это почти непрекращающийся, хриплый кашель его сокамерника, всегда глухо отражающийся от стен и, кажется, уже въевшийся в подкорку. От этого звука Грэма против воли каждый раз бросало в дрожь.
Он снова невольно вздрогнул, услышав этот хриплый, надсадный звук, медленно перешедший в едва различимый, сиплый, а от того, почти не слышный, стон, отвернулся от небольшого окна, сквозь которое наблюдал за непрекращающимся ливнем, и каким-то совершенно для себя непривычным, новоприобретенным жестом взъерошил и без того растрепанные темные волосы, удрученно вздохнув.
Эйсер почти не поднимался со своей койки. Все чаще отказываясь от еды, он мог часами лежать почти неподвижно, то проваливаясь в беспокойную полудрему, то просто бесцельно глядя в потолок. Мерзкий кашель раздирал его грудную клетку изнутри, а легкие каждый раз отвратительно булькали, стоило лишь набрать в грудь побольше воздуха.
Мужчину отчаянно лихорадило, ноющая головная боль почти не отпускала, а Грэм лишь молча глядел на товарища, не зная, чем может ему помочь. В два широких шага преодолев разделявшее их расстояние, Грэм присел на край постели друга, глядя в неприкрытым беспокойством в зеленых глазах сверху вниз. Эйсер попытался скривить бледные, почти бескровные, с нездоровым синюшным оттенком, губы в подобие своей обычной, чуть насмешливой, улыбки. Крепкое рукопожатие лишь ненадолго облегчило только моральные муки, будучи не в силах улучшить чужое физическое состояние.
Эйсер и Грэм всегда были закадычными приятелями, не разлей вода, и хоть добрую половину их повседневного общения составляли колкие шуточки и подтрунивание друг над другом, дружбе их можно было позавидовать. Ни сумасбродство местного королька, ни пули Британского агента, ни корыстный умысел, ни даже женщина не пошатнули этой многолетней, удивительно крепкой для такого типа людей, дружбы. Однако нынешнее состояние Эйсера все больше вгоняло Грэма в такую же серую, как и все окружающее, тоску. Оказалось, что человеческого в них, все же, не меньше, чем в ком бы то ни было.
Лиам Хьюго долгим, задумчивым взглядом сверлил каменную стену напротив, ощущая спиной холод и неровность поверхности, на которую он сейчас опирался. Удивительно оказалось чувствовать себя почти свободным, сжимающим руль гоночного автомобиля с ярко-зелеными цифрами «34» на боку. Ли мог бы поклясться, что ни разу за годы работы на Цета, он не был более счастливым и — что самое странное — живым человеком.
После того, как МакКинли хладнокровно застрелила его брата — Александра, Лиаму вдруг стало гораздо проще жить. Наконец, он смог выйти из тени близнеца, выделившись из общей серой массы всей рабочей силы, нанятой Цундаппом, и даже принять какое-никакое участие в операции.
Всегда же приятно осознавать собственную значимость, ставя себя чуть выше остальных людей, в этот момент становившимися абсолютно далекими, безликими, в то самое время, когда ты сам казался бы им недосягаемым. Разное мировосприятие, разная оценка со стороны, разное отношение.. Хотя, конечно, смерть Алекса чем-то неприятным все же отозвалась в глубине грудной клетки, в тот самый момент, когда Ли понял, что оборвалась последняя, связующая с домом ниточка.
Все немногочисленные домашние воспоминания так или иначе оказывались связаны с братом, а как можно отчетливо помнить, а уж тем более, возвращаться, после того, как часть твоих воспоминаний попросту превратили в ничто? Без Александра дом все равно не был бы домом. Однако, говоря начистоту, Ли уже успел забыть, какой он, их дом.
Хьюго бросил быстрый, немного печальный взгляд на сокамерника. Иван — единственный русский, работавший на Виктора Хьюго, сейчас сам на себя похож не был. Такой же, потерянный, оторванный от дома, готовящийся стать вечным узником Туманного Альбиона, как и они все, кто по свобственной глупости или неосторожности оказался втянут в это дело.
Непрекращающийся дождь и мысли, которым как-то внезапно дал волю, угнетали Ивана, заставляя его поддаваться навеваемой погодой меланхолии. Если бы их план удался, получив обещанную сумму, Иван хотел бы, наконец, вернуться домой, в Россию. Ничто сейчас не манило его сильнее, чем бескрайние изумрудные и золотые поля родной страны.
Находясь в самом центре Лондона и пркрасно осознавая свою дальнейшую судьбу, оба — и Лиам, и Иван, мечтали, хоть на мгновение, в последний раз увидеть родину: один — Сербию, другой — Россию.
Карданвал не особо скучал в одиночной камере, про себя даже иногда веселясь тому вниманию, которое оказывали здесь его скромной персоне. Процедура смены караула казалась особенно занимательной, учитывая, какие усилия прикладывал начальник тюрьмы, опасавшийся, что Майлз, используя свои, далеко не заурядные, умственные способности, найдет способ и, может, даже умудрится просочиться в щель между рамой и оконным стеклом.