Тут загадочная рука, не выпуская его собственной, с глухим стуком задвигает дверцу. Обернувшись, Конти видит мощную фигуру Этторины: прямая, чопорная, она даже не удостаивает его взглядом, а только произносит:
— Ваше превосходительство, кушать подано! От ее голоса у Конти леденеет кровь и багровеют щеки.
Глава 8
Коллекционирование старых игральных карт — популярное хобби, гораздо более распространенное, чем можно подумать.
В нескольких странах, например, в Англии, это увлечение дошло до безумия. В 1979 году одна только лондонская аукционная фирма «Стенли Гиббоне» продала четыреста старых карточных колод, а в следующем году на том же аукционе неизвестный покупатель из графства Корк в Ирландии выложил полторы тысячи фунтов (то есть два с половиной миллиона итальянских лир) за одну из самых старых колод, напечатанных в Англии: на рубашках карт были изображены ужасающие пытки, которым подвергли участников папистского заговора.
И все же Колин Нарбет, один из руководителей «Стенли», убежден, что старинные игральные карты ценятся слишком низко, и в доказательство этого с ужасом сообщает, что до сих пор можно приобрести карточную колоду XVIII века всего за какие-нибудь сто пятьдесят тысяч лир, а колоду прошлого века — вообще за сорок пять тысяч.
Вот и Луиза Конти увлеченно собирает старые карточные колоды, особенно для игры в тарок.[2] Не впадая в излишества, она ухитряется откапывать у торговцев старым хламом, на развалах, интересные колоды всех видов, которые используют для гадания. А гадать она умеет замечательно. Луиза убеждена, что у всякой старинной колоды карт, особенно если она выглядит сильно затрепанной, есть могучая сила предвидения, и сила эта начинает действовать сразу, как только карты рассыпаны по столу. И действительно, почему бы картам, созданным для того, чтобы разгадывать тайны, пройдя столько рук и столько стран, не обрести мудрости, которой, разумеется, лишены карты из новой, нераспечатанной колоды? Вот почему Луиза гадает только на старых, изрядно засаленных картах.
Сейчас, загорая без купальника во флигеле Де Витиса, она лениво раскладывает колоду тароков, в которой помимо четырех традиционных итальянских мастей — Мечи, Чаши, Деньги и Палицы — присутствуют фигуры Повешенного, Шута, Башни, Смерти, Воды, Целого Света и Императрицы. Она взяла эти карты потому, что любит их больше всех, и еще потому, что остальные не стала распаковывать, опасаясь, что выгорят на солнце; она дала себе слово достать их только тогда, когда ее домом будет уже не пансион и не чужой флигель, то есть примерно через месяц, если все пойдет как задумано.
У нее есть деревянные карты с золотой филигранью, есть холщовые карты, расписанные вручную, карты арабские, китайские и даже средневековых саксов, очень строгие и необычные. А колода, которую она раскладывает сейчас, нежась на солнышке, самая обычная, наивность изображения закономерно сочетается в ней с яркостью красок: красное, лиловое, зеленое. Луиза придает значение малейшим деталям и нюансам, когда дело касается гадания, она любит эту колоду еще и за ее простецкий вид — она явно служила сельским жителям — а чем ближе к природе, тем вернее гадание, считает Луиза.
Ее по-прежнему беспокоят пятна на коже, они остаются главной темой ее гаданий, и в любом сочетании карт — скажем, если рядом ложатся круглое, самодовольно улыбающееся солнце в короне из лучей и Труба Страшного Суда, она ищет скрытые намеки, указания и полезные советы по поводу своей аллергии. Однако поведение Карло, в последнее время ставшего таким несговорчивым и неуязвимым, тоже заставляет ее прибегать к помощи карт в надежде на благоприятное, утешительное объяснение.
Луиза снова и снова раскладывает карты; вот уже несколько дней, как они ложатся, совершенно одинаково.
Жульничать тут нельзя, ведь как-никак речь идет о ее жизни.
Расстроенная очередным неудачным гаданием, она поднимает глаза, желая полюбоваться тем, что ее окружает: ей нравится этот флигель, а особенно та, основная часть виллы, гораздо большая и лучше обставленная. Надо бы заняться этим, думает она, но это только после назначения Франко, не раньше.
Ободренная заманчивой перспективой, она опять смешивает карты и начинает раскладывать их на постели в нужном порядке. Но вдруг останавливается и гневным движением руки разбрасывает коварную колоду: пусть останется хоть какая-то надежда.
«Свобода действий и авторитет юриста определяются его заслугами в поддержании порядка в стране и доверием к его функциям. Прокурор Де Витис, запрещая фильмы и опротестовывая решения коллег, разрешивших эти фильмы к прокату, возможно, действует в соответствии со своими прерогативами, однако он, безусловно, не способствует укреплению доверия граждан к правоохранительным органам. А доверие необходимо нам сейчас более чем когда-либо, чтобы не потерять уверенность, что мы еще живем в правовом государстве».
Так заканчивается интервью председателя Национальной гильдии кинокритиков по поводу последнего демарша Де Витиса — запрещения фильма о скандальных любовных похождениях некоего угрюмого философа; и Конти, которому поручено подобрать все документы для постановления по данному делу, не может не согласиться с кинокритиком. И не в фильме тут суть — проработав не один год, Конти и не такого навидался. И уже не жалуется, как вначале, на уйму бесполезной работы — на рассылку инструкций машинисткам, секретарям, курьерам, в полицейские участки. Этим сопровождается каждое новое постановление прокуратуры — о принятых мерах надо оповестить всю Италию. Нет, тут дело в другом: представитель власти, как бы он ни проштрафился, как бы явно ни проявил свою бездарность и некомпетентность и никогда не будет осужден и наказан за это. Напротив, весь аппарат встанет на его защиту, даже под угрозой развала самого аппарата. Самое большее, чем рискует Де Витис со своими донкихотскими замашками, — это повышение в должности. Да, только перемещение на высокий пост — скажем, государственного советника или члена Верховного суда — может избавить прокуратуру от оскандалившегося шефа. При том, что Конти знает теперь о Де Витисе, такая перспектива вызывает у него нестерпимую тошноту. Но не от безнравственности происходящего. А скорее, от тягостного сознания собственной беспомощности, сознания, что он вынужден подчиняться правилам игры, в которой обречен на второстепенные роли.
За чтением он машинально водит по бумаге карандашом, вычерчивая какие-то линии и квадраты, на первый взгляд лишенные всякого смысла, и вдруг, на мгновение вернувшись к действительности, замечает, что незаметно для себя набросил нечто похожее на план дома. Он знает этот дом, бывал в нем и раньше, и совсем недавно, и имеет о нем совершенно четкое представление.
Забыв обо всем на свете, он тщательно обводит едва намеченные части чертежа, заштриховывает помещения, где он пока не ориентируется, прорисовывает контуры, уточняет пропорции, вспоминает и мысленно измеряет даже местность вокруг дома — подъездные аллеи, газоны, клумбы, ограду и ворота, пока не убеждается окончательно: перед ним план виллы Де Витиса.
Не хватает, правда, нескольких коридоров, хозяйственные помещения нарисованы наугад, да и некоторые давние воспоминания, возможно, не совсем точны, но в целом чертеж сделан верно. Сопоставив старые впечатления с новыми, он приходит к выводу, что стена, у которой стоит бюро, граничит со спальней, куда много лет назад уединилась Луиза.
2
Тарок — старинная карточка игра, распространенная в Италии. Для нее к обычной колоде добавляли особую масть — тароки.