Мне всегда было интересно, лазала ли моя мама в детстве по деревьям? Стреляла из рогатки? Сбегала из дома, чтобы побыть с парнем? Пробовала ли алкоголь до восемнадцати? Потому что с деревьев меня всегда снимали и наказывали отсутствием ужина. Рогатки отбирали и наказывали отсутствием мультфильмов. Когда поймали на поцелуе с соседским парнем Игорем, я месяц просидела под домашним арестом с ежедневными лекциями о неподобающем поведении. Ну, а с алкоголем все было совсем жестко. Я читала Канта. Два месяца. Потом пересказывала папе и была вынуждена обсуждать плюсы и минусы его теорий. В шестнадцать лет.
Теперь будем знакомы. Я – снаружи послушная и спокойная будущая светская львица, Амалия Ворошилова. Внутри меня бушевал пожар. Когда-то бабушка Ворошилова, жена знаменитого литературного критика, назвала меня сущим дьяволенком, дарованным в наказание за загубленную душу Степана. Тот был ее первенцем, которого любовь довела до самоубийства. По сей день бабушка с дедушкой так и не признали своей вины за это. Степан порезал вены, когда его девушку Кики насильно вернули в Мексику. Мои предки сделали это из страха смешения кровей. Потому что юные влюбленные были из разных социальных слоев. Мать Кики служила в доме нашей семьи горничной.
Я как-то встречала эту Кики. Она так никогда и не вышла замуж. Все ждала, когда ее возлюбленный достигнет совершеннолетия и приедет за ней. Но он не достиг. Не хватило буквально пары дней. Кики приезжала в Англию в поисках возлюбленного как раз тогда, когда я гостила у бабушки с дедушкой. Бабушка тогда обвинила бедную женщину в смерти своего сына и выгнала ту за порог. Это самая страшная история в нашей семье. Но она никого ничему не научила. Хотя нет. Меня научила. Быть внешне смиренной и никогда не влюбляться.
Именно эта наука и вела мои ноги к ванной комнате, чтобы привести себя в порядок. Потому что ни в коем случае я не могла появиться за столом в пижаме. Что уж говорить о подаренных Олей мохнатых тапках-зайчиках?
– Где моя сладкая красавица? – послышался через пять минут голос моей няни Оли.
Да, она о сих пор была с нами. Оля воспитывала мою старшую сестру Марго, брата Сан Саныча, меня и теперь ― младшего брата Жоржа. То есть, Георгия. Только Оля меня понимала. Мы часто шептались с ней перед сном. Она рассказывала о своем веселом детстве. О том, как развлекается молодежь в нашем городе. О том, как живут нормальные дети. О том, откуда у них на коленях раны, а на руках ― синяки. Она говорила и говорила, а я впитывала каждое слово. Мне не нужны были сказки на ночь. Я хотела слушать о реальной жизни.
Когда я была маленькая, под прикрытием прогулки или похода на занятия балетом мы выбирались в парк, где я играла с нормальными детьми, не боящимися испачкаться в грязи. Правда, потом нам приходилось тайком пробираться ко мне в комнату, чтобы я могла привести себя в порядок. И достаточно часто дизайнерские наряды Оля сжигала на заднем дворе своей сестры Ирины.
Теперь моя сообщница по преступлениям стояла посередине спальни и раскладывала на кровати безупречно подобранное платье с кардиганом в цвет.
– Оля, – позвала я.
– Ама, девочка моя, – улыбнулась в ответ няня. ― Как спалось?
– Прекрасно.
– Готова к новому дню?
– Да. – Я вздохнула, скидывая халат, который надела после быстрого душа. ― Иду на каторгу, – подытожила я гнусавым голосом, произнеся это уголком рта.
Оля хихикнула. Она единственная любила мой веселый нрав и вздорный характер.
– Завтра ты станешь уважаемой леди, будущая Амалия Емельянова. Ты должна вести себя подобающе.
– Да, няня, – я опустила взгляд в притворной покорности, пока натягивала платье. А потом скривилась. ― Фу, даже сочетание с его фамилией звучит странно и некрасиво.
Одевшись, я присела за туалетный столик. Оля взяла расческу и принялась чесать мои белокурые локоны.
– Я знаю, что ты будешь хорошей женой и прекрасной матерью. Я воспитала тебя достойным человеком. ― Она пригладила мои волосы прежде, чем взять в руки обруч такого же молочно-бежевого оттенка, что и платье, и уложила им струящиеся локоны. ― Ты всегда должна помнить о том, чему тебя учили. Но никогда не переставай быть собой. Не позволяй искре в твоих глазах померкнуть, ― закончила она, поглаживая меня по плечам.
Я накрыла руку няни своей.
– Спасибо тебе за все, что ты для меня сделала. И продолжаешь делать. Я люблю тебя.
– И я люблю тебя, моя девочка, – ответила она со слезами на глазах.
– Эй, Оль, не плачь.
– Ай, ну тебя, – сказала няня, отворачиваясь и вытирая слезы.