Поэтому командир предлагает, не надеясь на успех, уполномоченному СМЕРШа Кучерябу в тыл все-таки не отправлять, а подержать просто хотя бы на первом этапе наступления в резерве. И мотивирует это тем, что наш уполномоченный и сам знает: Кучеряба отлично воевал в Крыму, орденами награжден, авторитет у него большой. Говорит командир и о том, что, когда он воевал в Испании, рядом с ним было много немцев-коммунистов.
Старший лейтенант все это добросовестно выслушал, не перебивая, потом говорит:
- Может, все проще сделать? У вас с Кучерябой отношения чуть ли не товарищеские, так, может, вы ему и посоветуете по-товарищески развестись с женой?
Сначала командир оторопел от такого предложения, а потом... Что ж, из всех зол выбирают меньшее. Еще раз прошу, читайте об этом, помня, что сталинщина была на дворе, свирепая сталинщина.
Изложил такое, мягко говоря, странное предложение Соколов Кучерябе. А тот ответил, тяжело вздохнув:
- Александр Дмитриевич, мы же с вами по возрасту старше всех в полку. Как вы можете предлагать мне такое? Мы же не против немецкого народа воюем, а против фашизма! Да что я вам буду политграмоту читать! Если соглашусь на такое предложение, то совесть потеряю. А без совести и жить не стоит!
Тогда Соколов снова встречается с оперуполномоченным и вручает ему расписку в том, что берет на себя ответственность и оставляет Кучерябу в полку. Оперуполномоченный долго читает расписку и говорит безразличным таким тоном:
- Это же не для меня расписка, а для начальства. Только, боюсь, там только одной расписки мало будет. Я еще и вторую пошлю - свою.
Да-а... Такие вот дела. Вот и судите теперь, стоило бы этого смершевца на нашу встречу пригласить или нет. Я бы пригласил.
Теперь уже пора (наверное, давно пора) вернуться к прерванному повествованию. А прервался я, если помните, на том, что мать мальчика, с которым Гурьев в плену в трубу прятался, не поверила, что ее сын жив: чего же он, мол, тогда домой не возвращается?
Прошло дней десять. И появляется эта женщина опять в нашей части; вместе с сыном, у которого голова забинтована. Тот, увидев Гурьева, даже на шею ему бросился. Оказывается, он тогда в Севастополе побежал вместе с наступавшими солдатами, помогал им чем мог, тут его и ранило. Забрали мальчика в госпиталь, подлечили немного и только тогда на попутных машинах довезли до села.
Увидев командира, мальчишка начал умолять его взять в полк, а мать, естественно, плакала. Но командир был тверд и на умоляющий взгляд Гурьева не реагировал:
- Рано тебе воевать. Матери пока помогай. Да и школу скоро откроют. Учись хорошо - и будешь летчиком. Призовут в армию, просись в авиацию.
Вот и закончилась крымская эпопея. Двум полкам нашей дивизии (7-му гвардейскому и 210-му) было присвоено наименование Севастопольских... А наш полк потерял в боях за Севастополь трех человек: заместителя комэска капитана Шкребу с его стрелком сержантом Замай и летчика Самаринского.
Через неделю наш полк должен был вылетать из Крыма. Маршрут прокладывали до Харькова, а там, дескать, получите дальнейшие указания. Но "солдатский телеграф" работал четко, и всем уже было известие, что конечная цель Белоруссия.
Набрался я, как говорится, нахальства и попросил у командира полка разрешения выехать в Харьков пораньше: навещу родных и присоединюсь к полку, как только он туда прибудет.
Командир разрешил. В штабе мне выдали командировочное предписание, чтобы по пути заехал в госпиталь в Meлитополе, навестил раненого летчика Бориса Александрова. Так что мой отпуск был полулегальным, что ли: с одной стороны отпуск, а с другой - командировка. До Мелитополя добрался нормально, побывал у Александрова, а дальше - никак. Пропасть времени проторчал у обочины дороги и все без толку, никто не берет. Тогда драконовский приказ вышел: никого в машины не подсаживать. Я уж и командировочное предписание показывал, и на приказ командира ссылался. Не берут, и все тут! Наконец, получив очередной отказ, я взмолился:
- Люди вы или не люди? Командир на побывку отпустил, а я доехать не могу! Что же мне, в часть возвращаться?
Сидевшие в машине солдаты переглянулись:
- Так бы сразу и сказал, что на побывку! А то - командировка, приказ... Садись давай скорее! Счастливый! Нам бы сейчас да побывку...
Когда приехали, мой вещевой мешок набили хлебом, махоркой, консервами, мылом. Моих возражений не слушали.
- Вы, летчики, по небу летаете, а с неба не все видно. Мы по земле шлепаем, видим, до чего народ довели. Бери, все пригодится.
Дальше добирался поездом. Поезда уже ходили, но безо всякого расписания, и составлены они были из полуразбитых вагонов. В поезде я и услышал рассказ пожилой женщины о том, как расправились эсэсовцы с жителями ее деревни. Расстреляли всех мужчин: и стариков, и мальчишек. Одна только женщина своего сына уберегла двухлетного: переодела девочкой... Да, видимо, действительно правы были солдаты, далеко не все с неба видно.
Когда остановились на станции Покатиловка, вышел я из вагона и - напрямик к своему дому. Вокруг - знакомые моста, до боли знакомые, близкие, родные. Все, вроде бы, как и прежде, а не так. Солнце светит, цветы цветут, но запустенье вокруг. Хоть и не было тут сильных боев, но война своим следом все метит.
Увидел я отчий дом, и горло у меня перехватило. Встал и стою как вкопанный. А потом сорвался с места и побежал. Через сад, огород - к дому! Вбегаю, смотрю: отец за столом сидит, а мать спит на кровати. И опять на меня столбняк нашел, стою у порога и молчу. Отец смотрит на меня и не узнает. Тут мать открыла глаза и - сразу же:
- Сынок! Вернулся...
Невозможно - да и не нужно, наверное, - пересказать паши разговоры. Было о чем мне поведать, да и родители нахлебались за годы оккупации. Действовала в нашем поселке подпольная группа, руководила ею Мария Кисляк:
Входили в эту группу и мои школьные товарищи - Федя Руденко и Вася Бугрименко. В конце мая сорок третьего арестовало их гестапо. А 18 июня повесили всех троих на глазах жителей поселка...
Только в 1965 году Марии Кисляк было присвоено звание Героя Советского Союза, а Бугрименко и Руденко награждены орденами. Посмертно. Чего только ждали целых двадцать лет? Да не в орденах даже дело, слухи появлялись самые нелепые, тень бросали на, можно сказать, святых людей. Получается так, что вроде они, даже мертвые, как под следствием были двадцать лет. Наконец разобрались. Вот уж действительно, как одна старушка у нас говорила: чудны дела твои, господи!
Два дня дома пролетели как единый миг. К концу второго дня увидел я серию ракет над поселком: это воздушный стрелок Иван Свинолупов, как мы и договаривались, дал мне сигнал, что полк прибыл. Собрал я вещички, стал прощаться с родителями, а тут к нашему дому подкатил грузовик с летчиками из нашего полка. А среди них - сам командир. То-то было радости и восторгов!
На следующий день полк вылетел на аэродром Сеща. Нас ждал 2-й Белорусский фронт.
Белоруссия, Польша. Неужели действительно скоро конец войне?
Перебазировались на 2-й Белорусский мы, сразу скажу, не совсем обычным образом. Обычно на самолетах летели только летчики, технический состав добирался по земле: на железнодорожном транспорте, на машинах. Естественно, что так тратилось много времени. Вот и получалось, что вроде бы полк уже на месте и в то же время его как бы нет: обслуживать машины некому, летать нельзя.
На этот раз комдив собрал командиров и инженеров полков и предложил им кроме экипажа взять в каждый самолет еще два человека из технического состава. А чтобы центровка самолета не нарушилась, поместить этих двоих в бомболюках. Попробовали. После посадки "пассажиры" безо всякого энтузиазма заявили, что еще час-полтора в таком положении вытерпеть можно, но уж никак не больше: уж больно тесно и неудобно. Лететь же - больше тысячи километров с посадками в Запорожье, Харькове, Курске и, наконец, в Рославле. Тогда дали приказание отобрать для необычной транспортировки специалистов самого маленького роста и хилой комплекции. Остальные пусть довираются поездом.