Вроде бы формула простая, элементарная даже. Но как много за ней стоит! Вот и я попытался как мог рассказать об атмосфере, царившей в нашем полку. Атмосфере доверия, внимания друг к другу, когда начальник очень внимателен к предложениям подчиненных, не стесняется спрашивать у них совета, а подчиненные, в свою очередь, готовы эти предложения вносить, потому что чувствуют себя полноправными участниками одного общего, очень важного дела.
Но пора заканчивать. Иначе последняя глава уже сама может превратиться в целую книгу.
Спасибо за внимание. Надеюсь, что время, потраченное на чтение написанного мной, вы не посчитаете потраченным зря.
Я был воздушным стрелком
Источник: Дуэль, 1999:44 (http://www.geocities.com/Nashville/Rodeo/8005/99/44/44_4_2.htm)
Под таким названием за год до известной августовской "рокировочки" - под лязг танковых гусениц да вопли демократов - еще в советском Крыму вышла скромная книжка с летящими на обложке штурмовиками. Автор ее Георгий Литвин воздушный стрелок тех грозных машин. В годы войны огонь из кабины его "горбатого", словно разящий меч, наводил страх на врага, а имя Георгия гремело по всему фронту. И то сказать, почти шесть десятков боевых вылетов на самолете, который немцы прозвали "черной смертью" - это очень много!.. Ведь по штурмовику, летящему на высоте соломенных крыш, били из всех видов оружия, кому только не лень - и пехота, и артиллерия, и танки. Об этом вспоминает в своей книге Георгий Афанасьевич Литвин, но, признаюсь, я больше любил слушать, как он рассказывает. Его живые, эмоциональные рассказы о боевом прошлом увлекали, захватывали - через минуту-другую ты и сам словно шел в атаку на штурмовике, взывая к истребителям: "Маленькие, прикройте. Атакую..."
...Георгия Литвина в армию призвали из Харьковского авиационного института и направили учиться в школу младших авиаспециалистов. С августа 1941 г. до начала 1943-го он уже механик по вооружению в 446-м истребительном авиаполку. "Начальник огня и дыма" из вчерашнего студента получился толковый - пушки на его самолетах работали безотказно, теорию и практику стрельбы Георгий знал хорошо, как и многие его друзья-вооруженцы. Но бои были напряженными решалась судьба России, и тогда вышел суровый приказ No 227.
- Мы на память знали многие строки приказа Сталина. Вот, например: "Надо упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории, цепляться за каждый клочок советской земли и отстаивать до последней возможности... Отступать дальше - значит погубить себя и вместе с тем нашу Родину...".
Вспоминая тот приказ, Георгий Афанасьевич хмурится, его по-мальчишески непосредственный, открытый взгляд тяжелеет и тогда кажется, что вот таким сосредоточенным, решительным, собирая волю в кулак, он отправлялся на боевое задание...
Да, после того, как 446-й истребительский авиаполк обезлюдел и в неравных схватках с противником потерял почти все самолеты, он был расформирован. Механик по вооружению Литвин попал в полк к штурмовикам, где круто изменилась его боевая судьба.
- Написал я рапорт: "Хочу лично сражаться с врагом, оружие знаю и верю в него!" - и отдал командиру. Приказ о моем переводе в воздушные стрелки был подписан. А следом за мной с рапортом к командиру полка рванули еще два оружейника - Вася Сергеев и Ваня Свинолупов.
На всю жизнь Георгию Афанасьевичу запомнилась его первая победа в жаркой схватке над Эльтигеном. Дело было 2 ноября 1943 г. Шестерка "илов" стояла на старте в боевой готовности. Вылет тогда по каким-то причинам задерживался. Но вот сигнал - дан приказ лететь на Эльтиген, и загруженные боеприпасами штурмовики начали взлет. Последним должен был взлетать младший лейтенант Мансур Зиянбаев, скромный 20-летний паренек. У него это был всего-то второй боевой вылет. И по этой ли причине или что-то еще помешало, но стрелок с машины Зиянбаева занервничал, задергался. "Не полечу!" - кричит, а тут уже секунды на счету. Тогда командир полка Соколов, покрыв матом того сержанта, бросил Литвину одно только слово: "Парашют!" - и Георгий пулей в кабину стрелка. Уже там он застегнул парашютные лямки, беглым взглядом, как опытный маэстро, проверил в кабине свое хозяйство и бодро доложил Мансуру:
- Все в порядке, командир! Пошли на взлет...
Над Эльтигеном стоял сущий ад. Рвались бомбы, снаряды, земля была окутана плотным слоем дыма. Над головой, ревя моторами, носились истребители - и наши, и противника. Кто-то горящей свечкой уже падал в Керченский залив. В эфире надрывались по-немецки: "Ахтунг, ахтунг!"... Тут же летел русский мат, кто-то просил о помощи: "Вася, прикрой! Я ему... сейчас врежу!" Штурмовики с ходу бросали на цель бомбы, затем с бреющего полета поливали противника огнем из пушек и пулеметов. Напряжение боя нарастало.
Последнему в группе труднее всех. Он вечно догоняет остальных, он всюду открыт врагу.
- Первому гусю - почет и хвала, последнему гусю в ж... стрела! - образно выразил диспозицию того боевого вылета Георгий Афанасьевич и уточнил, - Сам посуди, идем последними, к нашей группе пристраиваются "мессеры". Кого им бить для разминки? Понятно, что тех, кто в хвосте. Но, слава Богу, наше прикрытие отгоняет противника, и мы благополучно выходим из боя. А дальше - вторая серия мыльной оперы...
Мансур тогда чуть отстал от группы - радиус-то разворота у замыкающего строй на пол-империи! Ну, тут как тут опять два "худых". Отбиваю их атаки, вдруг слышу, как трещит обшивка нашего "ильюши" - это несколько пуль крупнокалиберного пулемета все-таки угодило в машину. Самолетное переговорное устройство оказалось перебитым - теперь летчику ни слова не передать. Он не слышит моих команд на маневры для отражения атак, а немцы, будто поняв в чем дело, наглеют, подходят к нам парой и бьют из всех дудок!..
Метров с двухсот, поймав в прицел ведущего, я нажал на гашетку пулемета. Гляжу, "мессер" встрепенулся, взмыл вверх - видно угодил в него длинной-то очередью. Помню, дальше на противника свалился наш "лагг". Он добил немца - за самолетом потянулся густой черный шлейф. А я увлекся таким пейзажем и упустил из виду ведомого вражьей пары, который, конечно, воспользовался этим, подобрался к нам снизу и занял так называемое "мертвое пространство". Все! для стрелка в такой ситуации работа окончена - можешь отдыхать. Угол-то стрельбы турельной установки ограничен, под собой ни хрена не видно. Тогда, скажу честно, промелькнула недобрая мысль: конец!..
Я часами мог слушать, как Георгий Афанасьевич рассказывает о воздушных боях, об атаках сквозь огненную метель. Совершив на штурмовике десятки боевых вылетов (в которых не просто там как-то отпугивал "мессершмидтов" от своей машины, а насшибал их столько, что на полного кавалера орденов "славы" хватило, за что и был представлен ко всем трем высшим солдатским наградам), он неизменно оставался самим собой - честным и открытым к друзьям, непримиримым к врагу. Слава не изменила стрелка Георгия.
Нежданно-негаданно осенью 1944-го старшина Литвин получает направление на учебу в Военный институт иностранных языков. Под занавес войны он, уже военный переводчик, работает в советской военной администрации в Германии. Теперь ему приходится встречаться, понятно, не для праздных бесед, с видными военными и политическими деятелями нашего государства, союзниками по войне, командованием вермахта, люфтваффе. Не от тех ли встреч рождались позже невеселые мысли и ложились на бумагу строки: "Историю нельзя подправить задним числом. Ее нужно принимать такой, какой она была на самом деле. Мы теперь знаем больше, но многое предстоит нам и узнать, и осмыслить, многим людям еще необходимо мужество, чтобы освободиться от плена прежних своих представлений..."