Двери уже закрывались.
Но Хижняк все же успел протиснуться. Ввинтился, как змей. Сразу встретился взглядом с насупленным взором машиниста Голована. Будто и не заметил его насупленности, обрадовался:
— О, знакомый! Я правильно влез? Кто машинист?
— Комаров…
— Правильно. Его и ловлю, опять чуть не прозевал. А вагон?
— Четвертый…
Голован отвечал неохотно, почти не разжимая маленьких твердых губ. Этого, длинного, еще нанесло, будет теперь приставать.
— Далеко сел, — огорчился Хижняк. — Ладно, перебегу,
Но больше не стал вязаться. Выкинул поперек прохода тощие ноги, вцепился в невидимую точку глазами и вроде примолк надолго.
Была для Голована особая мстительная сладость сейчас, чтоб «на ковер» к начальнику его доставил именно Комаров-старший. Непонятно даже, чего ж тут мстительного, но именно так. Давай, вези. Сынок мне сделал, и ты вроде тоже руку теперь приложишь. А садиться надо было поближе, это длинный прав. Кабы поближе, можно б на «Триумфальной» успеть подойти к кабине, сказать пару слов…
14.33
На Третьем Круге в центральной диспетчерской было тихо.
Часы пощелкивали. Толстая муха билась грудью, в стекло. Солнце, сместившись на небе, глядело теперь прямо в окна, но жар от него был еще весенний, с прохладой. Летом пульт накаляется, как утюг, дышать за ним нечем. Желтые черточки вспыхивали на пульте. Сменялись красным пунктиром по графику. Гасли. Вечность какая-то была в этом. И грусть сейчас для оператора Нины Тарнасовой — три недели до пенсии. Но она не хотела больше про это думать, устала, хватит.
— Ксан, еще что-нибудь загадай!
— Погоди. Дай вспомнить.
Со Второго Круга притащили горячий чайник, и Ксана сейчас с удовольствием потягивала из кружки, горячий и сладкий. Заедала сладкой булочкой с сыром, прикусывала конфету. И сосиска еще была, угостили. С той же сладкой булочкой Ксана умяла сосиску.
— Не могу глядеть, как ты ешь. Все в одну кучу!
— Так вкуснее, — сказала Ксана. — Все же я с отцом выросла, обед когда был, когда — нет. Привыкла кусочничать. Федьку, правда, теперь ругаю, он тоже любит. Тебе налить?
— Опилась уж. Мне этот пульт сниться будет. Точно! И сейчас среди ночи слышу: «Диспетчер, требуется отстой». Тебе тоже?
— Вот еще — соврала Ксана, чтобы Нинка опять не впадала. — Мне пальмы снятся. В кадушках.
— Почему — пальмы? — Нина, как всегда, приняла всерьез.
— Диспетчер! Мастер-сантехник Реутов. С рабочим Ефимовым нахожусь на перегоне «Средний проспект» — «Порт» по второму пути…
— Понятно, — сказала Нина. — Рабочее освещение включено?
— Включено, диспетчер..
Ксана наконец отодвинула кружку.
— Домой, что ли, позвонить, пока тихо?
Набрала номер. Долго слушала длинные гудки.
— Никого. Гуляют. Павел, значит, уехал в Рыбацкое, Ну, давай загадаю. Каких камней в море нет?
— В море? — Толстое, доброе лицо оператора Нины Тарнасовой напряглось большим и трудным раздумьем.
14.37
Состав машиниста Комарова — тридцать первый маршрут — приближался к станции «Площадь Свободы».
ПС-19, зеленый. Стены тоннеля уже светлеют, станция брезжит, будто рассвет. Комаров шел пока на ручном управлении, на автоведение не переходил, хоть точно шел в графике. Как-то было ему спокойней сейчас чувствовать своими руками, через контроллер — всем телом, чуткую силу машины, остро — до километра — слышать скорость ее, чуть больше, чуточку меньше, ощущать ее покорность и послушание. А перейти на ручное машинист имеет право всегда, как записано в «Должностной инструкции» — «для прерывания монотонии в работе»…
Монотонии, правда, сейчас он не чувствовал.
При подходе к «Парковой» и теперь к «Площади Свободы», вообще к станции, что-то внутри будто екало. И глаза впивались в стремительно набегавшие рельсы напряженно, до рези, будто — хоть как далеко и гладко видно вперед — все же не доверяли сами себе, боялись прозевать на пути посторонний предмет, разглядели бы сейчас даже женскую шпильку. И испугались бы даже шпильки. И руки свои — на подходе — Комаров тоже ощущал напряженно, в чрезмерном и ненужном усилии мышц.
Транспорт. Тут все бывает. Работа — работа и есть, знаешь, на что идешь. На словах оно проще, конечно. Принято даже вроде бравировать — мол, бывает. И от характера зависит, конечно, как кто реагирует из машинистов..
Двадцать четыре года везло, не было случая характер на это проверить. И теперь повезло — живая, со своей родинкой, которую папа выдал на счастье, да не умеет, выходит, пользоваться…