— Понятно, — оборвала Матвеева. — Надо докладывать. — Сердце в ней упало. Трубка тяжелая враз, не удержать.
— Надо, София Ивановна, надо! — успел еще крикнуть веселый голос.
Уборщица производственных помещений Скворцова вдруг выругалась нехорошим словом, чего за ней — при нарочитой ее грубости — не водилось сроду. И смолкла, дыша рядом и громко.
— Диспетчер!..
— Я диспетчер, — тотчас откликнулся голос Комаровой.
— Это «Чернореченская», — через силу еще начала София Ивановна, но дальше она уже говорила четко, по существу, как надо.
14.41
Спроси ее сейчас, как сына зовут, как — дочь: не ответит. Не знает. Не помнит. Нет сейчас для диспетчера Комаровой никакой другой жизни, кроме той, что на трассе. И голос ее сейчас резок, как линия, точен во времени и пространстве. И движения скупы, точны. Хоть какие вроде движения — сидит за столом: поворот головы, снять трубку, нажать на педаль, ближе подвинуть лист графика…
— Тридцать первый, ответьте диспетчеру! Тридцать первый!
— Может, что с радио?
Толстое доброе лицо оператора Нины Тарнасозой тоже кажется сейчас уже и будто жестче в чертах. Глянешь и не поверишь, что только что с детской запальчивостью ломала голову над детской загадкой.
Чайник еще горячий, и он странен сейчас в диспетчерской, где нет и не может быть ничего домашнего, бытового. И странен красный тюльпан в молочной бутылке, от которого еще недавно радость была. И толстая муха, которая все бьется грудью в стекло и недавно еще раздражала.
Просто нет другой жизни, кроме той, что на трассе.
— Радио-то при чем, если две станции просадил?
— Тридцать первый! Тридцать первый, ответьте!
— Машинист кто?
Нина поискала в наряде, длинном, будто обои.
— Тулыгин на тридцать первом…
— Тулыгин — машинист всякий…
Ну, это так. Между прочим. Сбоя по времени еще нет, но он рядом, этот сбой, для которого копит нервы и силы диспетчер, чтоб выложиться потом в минуту, равную году. И выйти с честью. Сбоя графика пока нет, но есть уже Случай, непонятный пока своей непонятностью. Поезд, который летит в туннеле с людьми. Человек, который молчит в кабине.
Время еще удачное, если можно так выразиться, что оно — удачное. Не пик, середина рабочего дня. Минимум составов на линии, большой интервал между поездами, легче диспетчеру маневрировать. Но ответственность та же: ее берешь всегда целиком, и она твоя.
— Нина, ты попробуй еще с тридцать первым, — сказала Ксана. Сама уже вызывала станцию «Триумфальная»: — Кто? Кияткина? Да, «Лиговку» прошел. Надо перекрыть на запрещающий полуавтомат Тр-53.
— Понятно, диспетчер. Уже перекрыли.
Кияткиной объяснять не надо. Сама уж на блокпосту. Все по селектору уже знают, кого касается, — Линейный пункт, станции на пути, дорожный мастер, механики связи. Тридцать первым теперь займутся, а на диспетчере — трасса, весь Круг.
— Тридцать первый! — терпеливо взывала оператор Тарнасова. — Тридцать первый, ответьте диспетчеру!
Нет, глухо.
— Двадцать восьмой маршрут!
— Двадцать восьмой, вас слышу, диспетчер…
Этот следом идет, его первым делом предупредить.
— Двадцать восьмой, соблюдайте осторожность. Впереди — больной состав. Следуйте с осторожностью.
— Понятно, впереди — больной…
— «Площадь Свободы», «Парковая», «Новоселки», Задержите поезда на станциях по первому пути. «Парковая», повторите!
— Задержать поезда на станции, первый путь. Дежурная Озерова.
— Верно, Озерова.
На станции люди просто сидят в вагонах. Ну, неприятно—задержка, особо все же не нервничают, все видать, хочешь — выйди. А на перегоне, чуть состав стал, пассажиры вдруг чувствуют: тяжелая земля сверху, с боков земля и кругом, вроде они закрыты, отрезаны, почти замурованы, — так вдруг чувствуют. Все им было легко, светло, быстро. И вдруг — стоп. Не выдерживают контраста, поэтому реагируют остро, острее, чем надо бы и хотелось от взрослых людей, могут порой и стекла выбить в салоне, устроить панику ни с чего…
Ну, и душно бывает, пока стоят, что правда, то правда. Сердечникам иной раз и сердце прихватит, летом — особенно. Да когда вентшахты через одну еще на ремонте…
— «Новоселки», шестнадцатый сейчас подойдет по второму пути. Отдаем пока что в депо. Блок-депо, примите шестнадцатый.
— Понятно, диспетчер! На какую канаву?
— Канава? Любая свободная…
— Тридцать первый! — терпеливо взывала Нина. — Машинист Тулыгин, ответьте диспетчеру!