— Либо? — нахально поинтересовался первый наследник рода, и не подумав меня титуловать.
— Либо, если ты все-таки настаиваешь на соблюдении старого договора, завтра ваши земли подвергнутся атаке. Коварный враг проник в самое сердце княжества, а, благодаря таким как ты, считающим себя самыми умными, остановить его оказалось некому. Если у вас не найдется достаточной для обороны дружины, все члены твоей семьи умрут. Я понятно объясняю?
— Вполне, — процедил тот. Подумал и принял решение. — Я выбираю первый вариант, ваше сиятельство. И прошу снисхождения. Позволь рассрочку.
— Нет, — отрезал я. — Никакого снисхождения. Погасить все задолженности в течении месяца. Иначе лишитесь земли. Основатель вашего рода получил одаль[13] за доблесть, и наверняка ныне пирует в Вальхалле рядом с моими предками. И ему должно быть стыдно за вас, его потомков.
Порадовал старейшина Утячичей, явившийся в особняк вместе с внучатым племянником, Добружкой. Признаться, был рад увидеть бывшего соседа по общежитию. На радостях, пожаловал этому роду вдвое большую скидку на аренду земель, чем собирался. Не на всегда, на время, и не очень большую. Но расселился богатый, а главное — верный род на обширной территории. Так что, им и два процента — это существенная сумма.
Удивил один из тех арендаторов, кого предок расселил по землям, окружающим Берхольм. По большей части угодья ему достались лесистые — кусок соснового бора по гребню холма, с востока прикрывающего старый город. Договор не позволял арендатору вырубать мачтовые деревья, и, к вящему моему удивлению, он это соглашение свято чтил. Кусок леса остался целым, превратившись в огроменный, заставленный аттракционами, Центральный городской парк.
Парк городским только назывался, оставаясь, по сути, частью моих, но арендованных ушлым родом, земель. А то, что семья смогла из никчемной территории еще и прибыль получать, так честь им за это и хвала.
— Я так понимаю, лишиться договора ты не хочешь? — улыбаясь, спросил я.
— Истинно так, ваше сиятельство, — склонил голову вполне, с виду, преуспевающий бизнесмен. — Парк уже век, как кормит всю нашу семью. И каждый день, садясь за уставленный яствами стол, мы благодарим за это Богов и вашего уважаемого предка.
— Чтож, — задумался я. — У меня нет оснований, чтоб разорвать с тобой старый договор. Но есть желание отблагодарить твою семью за честь и верность. Предлагаю тебе дать мне клятву в качестве вассала, и получить городской парк в лен.
— Примем это предложение, как честь великую, ваше сиятельство, — в пояс поклонился арендатор. Еще бы ему не благодарить. Вассалом князя может быть только дворянин. Оммаж автоматически возводил бывшего арендатора в дворянское сословие. Да еще, в придачу, закрепить за семьей землю, находящуюся прямо в самом центре огромного мегаполиса. Я могу, конечно, запретить ему и впредь вырубать древний, реликтовый, бор, но, думаю, этого делать и не придется. В конце концов, ему самому не выгодно превращать парк в еще один, застроенный бетонно-стекляными коробками, микрорайон города.
Думать и предполагать я мог что угодно. Как говорят славяне: человек предполагает, а Боги располагают. Вот и я все-таки пришел к мысли, что не хочу полагаться на здравый смысл нового вассала, и прямо указал бывшему арендатору на недопустимость уничтожения даже малой части деревьев. Хочет там что-то серьезное построить, пусть приходит с проектом. Посмотрим, оценим, и примем решение. Это же условие было включено в вассальный договор. Во избежание непониманий в будущем, так сказать.
С теми проштрафившимися вассалами, которые напирали на отсутствие в княжестве княжеской дружины и придержали щитовые выплаты, тоже, слава Богам, быстро все решилось. Ромашевич вызвал их к трону всех сразу. Оптом. И вердикт я озвучивал им так же, коллективно.
— Вы, господа, должно быть запамятовали, что, до недавних пор, все десять тысяч полицейских Берхольма считались княжеской стражей? — мягко укорил я мнущихся предо мной взрослых мужчин. — Может так и вышло, что из-за вас, из-за вашей жадности, полиция эта стала… тем, чем стала. И этим лишилась моего покровительства.
— Виноваты, ваше сиятельство, — склонил голову самый старший по возрасту из провинившихся, которому остальные, промолчав, как бы делегировали полномочия говорить от их имени. — Повинную голову меч не сечет…
— Верно, — хмыкнул я. — Так оно и есть. И так нам дедами заповедано. А потому, все, чего должны — вернете. И впредь не советую испытывать пределы моего терпения. Я — Летов. И что один Летов дал, то другой может и забрать.