— У нас в параллели четыре класса. И у многих здесь же, в Лицее, учатся старшие родственники. А у меня — нет…
— Обижают? — догадался я.
— Дразнятся. Иногда — обидно.
— А сам чего?
— Бывает, и сам дразнюсь. Но у них есть… старшие, а у меня…
— А у тебя нет, — хмыкнул я. — И они, чуть что, грозятся, что старшие тебе уши надерут. Так?
— Так, — насупился Добружко. — Вот я и подумал…
— Правильно подумал, сосед, — припечатал я. — Все должны быть в равных условиях. Стать кем-то можно только самому. Сильным, умным, удачливым. Этого у старших не занять и к себе, как отцовское пальто, не примерить. Потому, вот тебе мое слово: Я, Антон-Альрик Летов, беру этого свободного человека, Добружко из рода Утячичей, под свою защиту и покровительство. И не стану ничего просить или требовать, кроме службы.
— Я… я, Добружко Утичич, сын Нещада, внук Свитовита Старого, принимаю защиту и покровительство Антона Летова, и клянусь вернуть долг службой по силам, — отчего-то хрипло, но тщательно выговаривая слова, выдал свою часть древней клятвы, младшеклассник.
И этой своей искренностью, серьезным отношением к устаревшей лет на двести клятве, он, мой малолетний сосед, прямо-таки толкнул меня к мысли, что это не игра. Не мечты, и не сон. Что все по-настоящему. Что я сам принял решение и воплотил его в жизнь. Что намерен сдержать клятву — а значит, принять на себя ответственность за другого человека. И пусть этому человеку лет-то всего ничего. Ну так и я не сорокалетний старик.
Холодок пробежал по спине, так что я зябко дернул плечом. Подумалось вдруг о взрослой жизни, и о том, как просто и незаметно только что перешагнул этот порог. О сотнях и тысячах людей, жизнь которых в недалеком будущем будет зависеть от принимаемых мною решений. И стало мне как-то… Нет, не страшно, а… неуютно. Словно бы тесно в узеньком лицейском мундирчике. И еще любопытно. Аж дух перехватило от раскрывающихся предо мной перспектив. От распахнутого настежь мира, существенную часть которого я намерен был заполучить в собственность.
Только сперва следовало разобраться с текущими задачами. Сдать, наконец-таки, эти пресловутые тесты, с помощью лицейских учителей подготовиться к государственным экзаменам, получить аттестат, и тогда уже… Ну и разобраться, в конце концов, с дерзким типом, осмелившимся рыться в моих вещах.
— Итак, мой юный друг Добружко Утячич! Теперь, когда мы соблюли формальности, и ты получил то, чего хотел, могу ли я знать, чем занимались в моей комнате господин Ормссон со своими людьми?
— А правда, что у тебя все тело в татуировках? Покажешь?
У меня даже слов подходящих не нашлось, чтоб адекватно отреагировать на этакую наглость. Одни ругательства. Но не станешь же матом крыть этого малолетнего вымогателя.
— Сударь, вы забываетесь, — процедил я. — Рассказывай.
— Да они и не разговаривали почти, — заторопился сосед. — Колдун только приговаривал: «вот здесь» и «вот это тоже». И сразу щелкало так… Шш-чик-вжжжж.
— Фотокамера, — догадался я.
— О, точно. Очень похоже. А потом, начальник приказал присматривать за тобой. Так и сказал: присмотрите за пацаном, мол. Чтобы, дескать, он… то есть — ты, не наделал глупостей от избытка энергии.
— Энергии и сил? — холодея от нехороших предчувствий, уточнил я.
— А, точно. От избытка сил.
— Колдун, говоришь… Из охранки…
— Ну пацаны болтают, — пожал острыми плечами Добружко. — Так-то мне точно не известно. И просить некого. Момшанского только если…
— Спроси, — улыбнулся я. — За спрос не бьют и денег не берут.
— А татуировки покажешь?
— Вороны! — вспылил я. — Что я слышу? Ты торгуешься с собственным покровителем?
— Ну а чего? — дрогнувшим голосом заныл Утячич. — У нас редко происходит что-то интересное. А тут ты с рунами на руках. Да еще Ромашевич этот побитый. Все же знают, какой он здоровый. И из свиты Варнакова. С ним и раньше связываться боялись, а как он к сыну местного градоначальника прибился, так и подавно. В старшаковские чаты у меня доступа нету, а в нашем, младшем, только о тебе и говорят.
— Вот как? — немного растерянно проговорил я. Не привлекать внимание? Тихонько доучиться до экзаменов? А вот такой славы не хочешь? И ведь, чует мое сердце, история с человеком из свиты туземного неформального лидера, сына выборного хозяина Берхольма, на этом не закончится. Хотя бы уже потому, что здесь, в Лицее, как верно подметил Добружко, редко что-то случается.
— Ну да… Да и как мне еще доказать, что ты взял меня под защиту? Спросят о тату, а я: и знать не знаю, и ведать не ведаю. Дразниться станут…