Нельзя верить слухам: ни красной ковровой дорожки, ни оркестра не было. И лакея в украшенной золотой вышивкой ливрее — тоже. Пришлось наступать на горло гордости, и открывать двери самому. Внутри, в парадной прихожей, меня встретил Арон Давидович и, под ненавязчивую болтовню о погоде и народных приметах: оттепель на ВеликоВелес к теплой весне, проводил в празднично украшенную столовую.
В доме было чисто. И просторно. Много украшенного резьбой дерева, штукатурка в светлых тонах. Изредка, на стенах картины. Причудливые узоры паркета, обычная, крепкая и практичная, мебель. Достаток, причем: на протяжении очень долгого времени, вот о чем говорила такая, в чем-то даже скупая, обстановка. Достаток, и ни единого намека на роскошь. Люди, живущие здесь, не привыкли хвастаться, а суровую надежность предпочитают веселому блеску позолоты.
Семья у Капонов оказалась довольно большой. Человек тридцать, не меньше. Признаться, мне хоть и представили всех до единого, включая детей старше пяти лет, имен даже не пытался запоминать. Единственное что отметил: за столом караимов, в этот святой для славян день, собралось пять поколений. От старейшины клана Зераха Моимовича, седого румяного старичка, державшегося с достоинством князя, до его пра-правнуков, ребятишек только-только вошедших в сознательный возраст. Арон Давидович, кстати, приходился старейшине внуком. И уже сам был дедом пары забавных парнишек с живыми карими глазенками.
На миг сжалось сердце. Я увидел воочию образ идеальной семьи. Древнего рода, богатого людьми. Дружного, не смотря на наверняка имеющиеся внутренние разногласия, цельного, уверенно смотрящего в будущее глазами самого младшего своего члена.
— Ты принес в наш дом частицу Божественного Света, — поклонился мне старейшина ритуальным приветствием, и указал на место за столом справа от себя. — Знай же, дорогой гость, что здесь ты найдешь пищу, кров и безопасность.
— Почту за честь, — я вернул поклон. Нет ничего зазорного, даже для представителей старых аристократических семей, в том, чтоб поклониться мудрости.
Сел. Но прежде чем женщины начали раскладывать по тарелкам пищу, Зерах Моимович что-то долго говорил об ангелах, Божьей благодати, и моих благословенных предках, тысячу с чем-то лет назад приютивших бедных изгнанников на своих землях. Слушал вполуха, даже не пытаясь вдумываться в смысл. Следовало ожидать нечто в этом роде. Когда-то же нужно высказать владетелям слова благодарности. Не думаю, что Летовы часто попадали в дома живущих в Берхольме караимов.
На столе было много рыбы. Муксун с севера, судак, щука. Бийская стерлядь, Катуньский хариус. Копченая, жареная, пареная и рыбное заливное. Много мучного. Обязательные для этого дня пышки, пироги с десятком разнообразнейших начинок, масло и творог. А вот мясного было совсем мало. И уж понятное дело — никакой говядины и свинины. Первую в день прославления Скотьего Бога станет есть только самоубийца, а вторую почитатели Яхве и вовсе никогда не едят. Понятия не имею с чем именно связан этот запрет, но знаю, что точно такой же существует и у масульман — главных теологических противников иудеев.
Впрочем, начнешь стараться угодить всем, останешься голодным. Мы, русы, выходцы из бедных фъёрдов Скандинавии, едим все съедобное. А мой, судя по всему, не закончивший перестройку Силой, организм был способен переварить вообще все что угодно.
Стол был богат, чего на нем только не было. Но пахло все равно рыбой. И лишь потом, после того, как утолил первый голод, отметил, что запах пропал.
Яства были приготовлены непривычно, но вкусно. Перепробовал все, что было положено хозяйками на мою тарелку, и до чего смог дотянуться рукой. Заметил, что хороший аппетит искренне радовал женщин Капонов, потому вовсе перестал как-то сдерживаться. Хвала Ригу, не на званом ужине в домах аристократов. Там хоть сколько-нибудь проявленный интерес к пище со стороны гостя мог вызвать пересуды в свете на неделю, не меньше. «Вид надлежит иметь пресыщенный, пищу вкушать с легким отвращением на лике. Тако же и в питие не усердствовать, до коли с сиденья не встал», — говоря словами моих стариков-воспитателей.
На счастье, никакого спиртного за столом не распивали, как это обычно происходит в домах русов. Там, в праздничные дни, даже дети хоть по глотку хмельного, но должны выпить. Ритуальное приобщение и знак уважения Богам. Имитация распития меда поэзии.[25] Отказаться — значит обидеть хозяев и прогневить Богов. Так что не пришлось портить о себе впечатление показательным игнорированием традиций.
25
Мёд поэ́зии, (Одрерир — от одного из имён Одина — Озр или Одр) поэтический мёд — в германо-скандинавской мифологии напиток, глоток которого наделял поэтическими способностями, магической силой и яростью в бою. По легендам этот напиток был изготовлен из крови Квасира двумя братьями-гномами Фьяларом и Галаром. Ради сохранения тайны этого напитка братья убили великана Гиллинга, но старший сын Гиллинга Гуттунг забрал у них «мёд поэзии», как выкуп за смерть отца. Один с помощью Бауги, младшего брата Гуттунга, проник в пещеру, где Гуттунг прятал напиток. Соблазнив Гуннлед, дочь Гуттунга, охранявшую «мёд», Один похитил все запасы напитка. Гуттунг, узнав о пропаже, отправился в погоню, но Один, превратившись в орла, успел добраться до Асгарда, правда по дороге некоторое количество напитка вытекло из его заднего прохода. В Асгарде Один наполнил напитком большой золотой сосуд и отдал его своему сыну, богу поэтов Браги. Считается, что подлинное поэтическое искусство бывает только у тех, кого боги им наделяют. А та часть мёда, которую пролил Один, стала достоянием бездарных поэтов.