Неожиданно, в каких-то десяти-пятнадцати метрах от встречного автомобиля, "Мастодонт" юркнул в узкий просвет ограждения и выехал на дорогу. Затор остался позади, а следовавшие за нами водители оказались в ловушке, сигналя и не желая уступать друг другу.
Я долго оглядывалась назад, выворачивая шею.
- Они там застряли.
- Их проблемы, - хмыкнул Мелёшин довольно. Судя по всему, адреналин вдарил ему в голову азартом и рискованной смелостью, в то время как мой адреналин залил страхом и запоздалой дрожью.
- Они ведь поехали за нами.
- Я их просил? - ответил резко Мэл. - Каждый сам за себя. Не успел - значит, опоздал.
Глянул на меня и подмигнул, но нахмурился, заметив неодобрение.
- Хочешь вернуться и поработать разводящей? Сопельки подтереть? - поинтересовался жестко.
- Ничего не хочу, - отвернулась я к окну. - Домой хочу.
Вместо ответа Мелёшин утопил педаль газа, и машина, рявкнув, понеслась вперед. Мне показалось, она взлетела над дорогой как самолет: ворвалась на многоуровневую транспортную развязку с десятками колец и пересечений и, взяв нужное направление, пробкой вылетела на заснеженный простор с редкими кустиками и деревьями вдоль обочины.
После городских застроек резкая смена пейзажа, высвеченного нечастыми фонарями, смотрелась необычно и странно, но глаза быстро привыкли к однообразию, найдя в нем свою умиротворяющую прелесть. За пределами освещенной зоны стояла непроглядная темень: не поймешь, то ли пустошь вокруг, то ли лес.
Я посмотрела на часы. От начала поездки прошло чуть больше, чем сорок минут.
- Долго ехать?
- Около получаса. Теперь без проблем, - сказал Мэл и включил тихую мелодичную музыку.
По обеим сторонам потянулось жидкое мелколесье, постепенно уплотняющееся. Когда фонарные столбы истаяли, закончившись, "Мастодонт", не снижая скорости, понесся по укатанной дороге, пробивая темноту мощными фарами. Глаза ослепил свет выскочившей из-за поворота встречной машины, и Мелёшин покрутил что-то на панели, после чего смотреть на дорогу стало комфортнее.
Мерная езда настраивала на философский лад. Ощутив потребность поговорить, я развернулась боком к водителю и посмотрела на его профиль. Мэл мимолетно оглянулся:
- Что?
- Ничего. Мы не договорили о гормонах.
- По-моему, ситуация яснее некуда, - сказал он со смешком. - Но если дама жаждет осмысленности, сделаем, как она пожелает.
Почему-то меня неприятно задели слова, будто Мелёшин заявлял: "Требуешь декораций - вот они. Потешь самолюбие, хотя суть не изменится".
- Я не это хотела сказать, - заключила недовольным тоном.
- Отчего же, вполне доходчиво и понятно, - не согласился Мэл. - Одного не могу понять. Почему вы любите всё усложнять?
- Кто "мы"?
- Женщины. Придумываете какие-то правила и условности. В действительности очень просто: мы оба хотим. - При этих словах я отвернулась, смешавшись. - Зачем выискивать предлоги и оправдания своей нерешительности? Или ты боишься?
- Вовсе не боюсь, - буркнула в ответ. Совершенно запуталась, чего жду от Мелёшина и чего хочу от себя.
Загнула мизинчик. Абсолютно точно хочу нравиться ему - это раз.
Загнула безымянный. Хочу, чтобы Мэл показывал и доказывал свою симпатию - это два. Да-да, вот такая я эгоистка, и мне понравилось ощущать себя желанной, - признала, наконец, ужасную правду и успокоилась.
Загнула средний палец. Не хочу заработать ссадины на коленках, как сказал профессор, - это три. Кстати, говоря о ссадинах, он еще мягко выразился. Как бы не схлопотать душевные переломы в тесном контакте с Мелёшиным. В довесок к моральным травмам меня пугали возможные встречи с его родственниками, начиная дядюшкой, оказавшимся сильнейшим висоратом, и заканчивая обезличенными матушками, батюшками, сестрицами, братцами, племянниками и прочими кисельными растворами. Вряд ли бы их устроило новое увлечение Мэла в моем лице.
Загибаем указательный. Стратегический перст. Цель, которая оправдывает средства, вернее, причину учебы в институте - это четыре. Шаг влево, шаг вправо чреваты обрушением достижений.
Загибаем большой палец, который ложится поверх остальных, накрывая. Страх разоблачения - это пять.
- Мелёш... Мэл... Я слепая. Не вижу ни одной, самой убогонькой и плешивенькой волны. Как ты верно сказал, слепошарая.
- Это предназначалось не для твоих ушей, - ответил он, недовольный затронутой темой.
- Суть не меняется, - гнула я своё. - Вдобавок обманщица, авантюристка и преступница.
Сказала, и меня осенила очевидная истина: какой бы выбор мы ни сделали - отвернуться друг от друга и разойтись в разные стороны или примириться со своими страстями, - в любом случае финал будет одинаковым. Золотой мальчик, жизнь которого распланирована на годы вперед, и завравшаяся серая крыска останутся затертым воспоминанием в череде бесшабашных студенческих похождений, которые когда-нибудь опишет в своих мемуарах седовласый премьер-министр Егор Какойтович Мелёшин.
Взъерошенный Мэл не тянул на степенного министра. Он вел машину, крепко сжимая руль, с гуляющими желваками. Еще мгновение, и вырвет с основанием. Вроде бы о своей биографии откровенничала, а не о Мелёшинской, зачем пугать единственного пассажира устрашающим видом?
- Я сейчас вслух рассуждала? - спросила, растерявшись.
- Вслух, - процедил он, тоже оценив глубину и ширину пропасти, как ни стягивай её нитками самообмана. - И что мне делать, если хочу поехать на цертаму с тобой, а не с кем-нибудь другим?
Я промолчала.
- Как быть, Папена, если ты мне... нравишься, что ли? - закончил неуверенно Мэл.
Почему "что ли"? - хотела возмутиться, но он опередил:
- Ты как шахматист, просчитала ходы и в будущем увидела шах и мат, используя заковыристую женскую логику. Зачем заглядывать далеко, если мы можем разругаться в любую минуту? Или вдруг выяснишь, что у меня ужасный характер с кучей отвратительных недостатков, и убежишь через день, зажав нос от отвращения. Я неидеален, ты тоже. Так стоит ли изводить себя тем, что когда-нибудь произойдет? Надо жить проще.