Часть шестая
Той ночью они спали совсем немного, той ночью перед их уходом из города, и наутро отец Саида обнял их, попрощался и ушел в слезах, но твердыми шагами, зная, что лучшим было бы оставить молодых людей, чем видеть их, переживающих за него, выходя из дома, и смотреть на их спины. Он ни за что не сказал бы им, куда он ушел, и Саид и Надия остались одни, и не было никакой возможности найти его, как только он ушел, и в тишине его отсутствия Надия проверяла и перепроверяла содержимое своих небольших рюкзаков, которые они возьмут с собой, небольшие из-за того, чтобы не привлекать к себе внимания, и каждый — в напряжении, словно черепаха, заключенная в тесный панцирь; и Саид провел кончиками пальцев по квартирной мебели и телескопу, и по бутылке с кораблем внутри, и также он аккуратно сложил фотографию своих родителей, чтобы спрятать ее в одежде вместе с картой памяти, содержащей семейный альбом, и дважды помолился.
Дорога к месту встречи была бесконечной, и Саид и Надия шли, не держась за руки из-за запрета для разных полов в публичных местах, даже для явно женатых пар, но время от времени их суставы пальцев касались друг друга, и эти неожиданные касания были важны им. Они понимали о существующей возможности того, что агент рассказал о них повстанцам, и из-за этого они понимали, что существовала возможность последнего дня для них.
Местом встречи было здание, стоящее рядом с рынком и напомнившее Надии об ее бывшем доме. На первом этаже находилась зубная клиника без лекарств и болеутолителей, а после прошлого дня — без самого дантиста, и в комнате ожидания клиники их охватил шок при виде вооруженного человека с автоматом за плечом. Тот взял у них остаток оплаты и усадил их, и они уселись в заполненной людьми комнате с напуганного вида парой и их двумя школьного возраста детьми, с молодым человеком в очках, и с пожилой женщиной, сидевшей с прямой спиной, словно она была из богатой семьи, хотя и в грязной одежде, и через определенное время кого-нибудь вызывали в офис врача, и, когда позвали Надию и Саида, они увидели худого человека, похожего на повстанца, царапающего край ноздри ногтем пальца, словно играя с мозолью, или бренча на музыкальном инструменте, и, заговорив, они услышали его особый мягкий тон голоса и тут же догадались, что перед ними был их агент.
Комната была сумрачной, и дантистские кресло и приспособления навевали мысли о пыточной. Агент указал кивком головы на черноту двери бывшего складского помещения и сказал Саиду: «Первым», но Саид, который до этого считал для себя, что пойдет первым, решил убедиться, что с Надией все будет в порядке, и теперь поменял свое решение, посчитав — слишком опасно для нее находиться здесь, пока он бы проходил, и ответил: «Нет, она — первой».
Агент пожал плечами, словно для него не было никакой разницы, и Надия, не раздумывавшая до этого момента о порядке их убытия и понявшая, что не существовало для них лучшего варианта, и что риск был и для идущего первым и для идущего вторым, не стала спорить и подошла к двери, приблизившись к которой, ее поразила тьма, непрозрачность, невозможность увидеть тот край двери и также никакого отражения этой стороны, одинаково ощущаясь и как начало и как конец, и она повернулась к Саиду и увидела его пристальный взгляд на нее, и его лицо было полное тревоги и печали, и она взяла его руки в свои, сжала крепко-крепко, а потом, отпустив их, бессловесно, она вошла внутрь.
* * *
В те дни говорили, что переход был и смертью и рождением, и, на самом деле, Надия ощутила себя, словно исчезла, входя в черноту, и с трудом выдохнула, борясь с выходом, и ей было холодно, мокро, ощущала себя побитой, лежа на полу комнаты на том конце, дрожа и бессильна для вставания, и она поняла, пока с трудом наполнялись легкие, что влажность была ее собственным потом.
Показался Саид, и Надия проползала вперед, уступая ему место, и тогда она заметила впервые туалетные раковины и зеркала, плитки на полу, кабинки позади нее с обычными дверьми, кроме той, через которую она вышла, через которую сейчас выходил Саид, и которая сейчас была черной, и она поняла, что находилась в туалете какого-то публичного места, и она прислушалась, но все было тихо, и одни лишь звуки от нее, от ее дыхания, и от Саида, от его молчаливого кряхтения, как от мужчины, занимающегося упражнениями или сексом.
Они обнялись, не вставая, и она обхватила его, как ребенка, потому что он все еще был без сил, и, когда они набрались сил, они поднялись, и она увидела, как Саид сдвинулся снова в сторону двери, словно желая, может быть, вернуться назад в дверь, а она просто стояла рядом с ним, не говоря ни слова, и он постоял так недвижимо, а потом он решительно шагнул вперед, и они вышли наружу и очутились между двумя невысокими зданиями, и звуки доносились до них, будто из морской ракушки, приложенной к уху, и они ощутили лицами холодный бриз и почувствовали соленый воздух, и они рассмотрели вокруг себя и увидели полосу песка и серые мелкие волны, выходящие на берег, и вид показался им чудом, хотя они и не были таким уж чудом, а всего лишь простым пляжем.
Рядом с пляжем стояло здание пляжного клуба с барами и столами, и с огромными звуковыми колонками, и с пляжными сиденьями, собранными вместе на зимний сезон. Вывески были на английском языке, но также и на других европейских языках. Пляж выглядел нежилым, и Саид с Надией пошли к морю, где вода останавливалась почти у их ног, уходя в песок и оставляя линии на гладкой поверхности, как после мыльных пузырей, выдуваемых родителями для своих детей. Через какое-то время показался бледнокожий человек со светло-коричневыми волосами и попросил их идти дальше, направляя жестом руки, но без никакой вражды или грубости, скорее, как часть разговора на международном диалекте языка знаков.
Они ушли от пляжного клуба, и в укрытие холма они увидели нечто похожее на лагерь для беженцев с сотнями палаток и временных укрытий и людей разного цвета кожи и их оттенков — много разных цветов кожи, но, в основном, оттенки коричневого, простирающиеся от темно-шоколадного до молочно-чайного — и те люди сидели возле костров, разведенных внутри промышленных металлических бочек, и разговаривали какофонией всех языков мира, как услышалось бы тому, кто смог бы стать спутником связи, или шпионом, подслушивающим фиберглассовый кабель на морском дне.
В той группе все были иностранцами, и поэтому, в каком-то смысле, никто им не был. Надия и Саид быстро обнаружили кластер выходцев из своей страны и узнали, что они находились на греческом острове Миконос — притягательное место для туристов летом и, похоже, притягательное место для мигрантов зимой; и двери «из», точнее говоря, двери к богатым местам, сильно охранялись, а двери «в», двери из бедных мест, стояли в основном неохраняемыми, возможно, в надежде, что люди вернутся туда, откуда они пришли — хотя почти никто никогда не возвращался — или, возможно, от того, что было слишком много дверей из слишком многих бедных мест, чтобы охранять их все.
Лагерь был во многом похож на перевалочный пункт в старые времена золотой лихорадки, и многое можно было купить или обменять: от свитеров до мобильных телефонов, антибиотиков и, тихо шепотом, секса и наркотиков; и там были семьи в поисках будущего, и банды молодых людей в поисках слабых, и честные люди, и жулики, и те, кто рисковали своей жизнью ради своих детей, и те, кто знали, как бесшумно задушить человека в темноте. На острове было довольно спокойно, как им сказали, за исключением того времени, когда не было спокойно, что, в общем-то, происходило довольно часто. Приличных людей было гораздо больше, чем опасных, но лучше всего все же приходилось оставаться в лагере рядом с другими людьми с наступлением ночи.