Изменилось поведение людей у окон. Окно стало границей, через которую быстрее всего могла прийти смерть. Окна даже не могли защитить от случайно долетавшей далекой стрельбы: любое место с видом наружу могло оказаться местом долета. Более того, само стекло могло легко стать шрапнелью от близкого взрыва, и каждый слышал о ком-то умершем от того, что потерял слишком много крови от порезов разлетевшихся стеклянных осколков.
Многие окна были уже разбиты, и благоразумнее было бы вынуть остающиеся, но шла зима, и ночи были холодными, а без газа и электричества — их все меньше и меньше доходило до населения — окна, как казалось, останавливали наружный холод, и люди оставили их в том же виде.
Саид и его семья занялись передвижением мебели дома. Они установили шкафы, набитые книгами, у окон их спален, блокируя стекла от их вида, но оставляя свету возможность пробраться внутрь по краям, и они прислонили кровать Саида вдоль длинных окон общей комнаты, с матрасом, стоймя, под углом, чтобы ножки кровати упирались в верхнюю оконную балку. Саид спал на трех уложенных на пол коврах, и он успокаивал родителей, что такая кровать очень подходит к его спине.
Надия заклеила свои окна изнутри липкой лентой, которой, обычно, заклеивают картонные коробки, и прибила гвоздями по оконной раме плотные черные пластиковые пакеты. Когда была возможность получать электричество, она заряжала аккумуляторную батарею, устраивалась поудобнее рядом и слушала свои пластинки в одиночном свете лампочки; грубые звуки войны приглушались ее музыкой, и тогда вид ее окон казался ей аморфными черно-цветными картинами современного искусства.
К дверям у людей тоже начало меняться отношение. Появились слухи, что есть двери, которые могут перенести тебя в другое место, часто — далеко отсюда, благополучно вытащив тебя из смертельной ловушки. Некоторые утверждали, что знают людей, которые знали людей, которые пробирались через такие двери. Обычная дверь, как говорили они, может оказаться очень необычной дверью, и подобное может случиться без всякого предупреждения и с любой дверью. Большинство посчитало такие слухи небылицами, суевериями слабоумных. Но большинство других начали смотреть на свои двери как-то по-другому.
Надия и Саид, тоже, обсуждали подобные слухи и не поверили им. Хотя каждое утро, когда они просыпались, Надия разглядывала свою входную дверь и двери туалета, гардероба и на террасу. Каждое утро, в своей комнате, Саид занимался тем же. Все их двери оставались просто дверьми — вкл/выкл переключателями двух соседних мест, бинарно открыта или закрыта, но каждая их дверь, подразумевая почти невозможность иррациональной возможности, частично превратилась в одушевленный объект, обладающий еле заметной насмешкой над желаниями тех, кто желал оказаться далеко отсюда, шепчущий молча из дверной фрамуги о том, что такие мечты были мечтами глупцов.
У безработных Саида и Надии не было препятствий для встреч друг с другом, за исключением боев, но это препятствие было крайне серьезным. Несколько местных радиостанций, все еще передающих, заявляли, что война продвигается успешно, а международные станции говорили о разрастающем конфликте, и что разрастается количество мигрантов, добирающихся до богатых стран, которые начали строить стены, ограждения и пограничные укрепления, но с небольшим эффектом для них. У повстанцев была своя пиратская радиостанция, где вещал сладкоголосый диктор с глубоким и обезоруживающим сексуальным голосом, который выговаривал нарочито медленно монотонную, словно в рэпе, каденцию о том, что падение города было неизбежно.
Саид спросил ее еще один раз о переезде к нему и к его семье, обещая ей, что все объяснит своим родителям, и что у нее будет своя комната, а он будет спать в общей комнате, и им не обязательно будет жениться, и им, из уважения к его родителям, только придется сохранять целомудрие, и так будет сохраннее для нее в такое время, когда нельзя оставаться в одиночестве. Он не добавил слов об особой опасности для одиноких женщин, но она знала, что они оба понимали это, хотя она и не приняла его предложения. Он видел, как ее положение волновало ее, и поэтому он больше не говорил об этом, но предложение оставалось в силе, и она решилась.
Надия сама пришла к решению, что это уже не был город, где опасности для молодой, независимо живущей женщины были управляемы и решаемы ею, и точно так же она волновалась за Саида каждый раз, когда он ехал к ней и возвращался от нее. Но часть ее не принимала идеи переезда к нему, да хоть к кому-угодно, после того, как она с таким большим трудом переехала в свое нынешнее жилье и очень привыкла к нему, к жизни, пусть часто и одинокой, которая была выстроена ею здесь, и также сама идея жить целомудренной полу-любовницей, полу-сестрой Саиду в такой близи с его родителями была довольно странной, и она, возможно, не решилась бы еще долгое время, если бы не смерть матери Саида: заблудившаяся крупнокалиберная пуля пролетела сквозь лобовое стекло их машины и унесла с собой четверть головы матери Саида, не во время ее вождения — она не водила уже много месяцев — а когда она искала внутри потерянную сережку; и Надия, видя в каком состоянии находились Саид и его отец, когда Надия впервые пришла к ним в квартиру в день похорон, осталась с ними той ночью, чтобы предложить свою помощь и утешение и более не провела ни одной ночи в своей квартире.