Саид захотел убежать, но не было возможности, и он попытался спрятать панику на своем лице поглубже, и тогда женщина в кожаной куртке отвела свою ногу, и там образовалось место для прохода Саида, и он протиснулся сквозь — его телом по ее телу — ощущая себя совсем незначительным и слабым, а когда он попал в их с Надией комнату, он сел на кровать, и его сердце рвалось из груди, и ему захотелось закричать, уткнувшись в угол, но он сдержал себя.
За углом, у Викаредж Гэйт, был дом, ставший известным, как дом людей из их страны. Саид стал проводить больше времени там, притягиваемый знакомым языком и акцентами и знакомым запахом еды. Однажды днем, он был там в молитвенное время, и он присоединился к своим землякам в молитве в саду под голубым небом, удивительно голубым небом, словно небо другого мира, в котором нет пыльного воздуха города, где он провел всю свою жизнь, при этом пристально смотря в небо с другой широты, с другой жердочки крутящейся Земли, ближе скорее к полюсу, чем к экватору, и разглядывая пустоту с другого угла, более голубого, и, молясь, он ощутил молитву по-другому, каким-то образом, в саду того дома с теми людьми. Он ощутил себя частью нечто, не нечто спиритуального, но нечто человеческого, частью этой группы, и во вспыхнувшую болью секунду он вспомнил о своем отце, и потом бородатый мужчина с двумя белыми пятнами на черном по обеим сторонам лица, как у величественных кошек или волков, обнял Саида и спросил, если их брату хочется выпить с ними чаю.
В тот день Саид ощутил себя принятым в тот дом, и он решился и спросил того мужчину с белыми пятнами на бороде о том, если там было место для него и Надии, которую он назвал своей женой. Мужчина ответил, что всегда найдется место для брата и сестры, при этом сожалея, что они не смогли бы жить в одной комнате, и Саид мог бы спать с ним и с другими мужчинами на полу жилой комнаты, если, конечно, он не против сна на полу, а Надия могла бы находиться с другими женщинами на верхних этажах, но, к сожалению, даже он и его жена живут точно так же, как все, и они были одними из первых жильцов, и оставался один лишь возможный выход впустить столько много людей в дом — как получилось, как было правильно.
Когда Саид выдал Надии хорошие новости, та повела себя так, как будто они не были хорошими новостями.
«Почему нам надо переехать?» спросила она.
«Быть среди своих», ответил Саид.
«Почему они — свои?»
«Они — из нашей страны».
«Из страны, из нашей бывшей страны».
«Да». Саид старался говорить ровно.
«Мы покинули то место».
«Это не означает, что не осталось никакой связи».
«Они — не как я».
«Ты еще с ними не встречалась».
«Мне и не нужно». Она долго и сердито выдохнула. «Здесь у нас есть своя комната», сказала она, умягчая свой тон. «Лишь нас двое. Это — большая роскошь. Зачем нам отдавать это для того, чтобы спать раздельно? Среди совершенно незнакомых людей?»
У Саида не нашлось ответа. Раздумывая позже, он принял, что действительно было бы странно, если бы он оставил их спальню на двоих в отдельном месте с барьером между ними, как если бы они все еще жили в его родительском доме, и то время он все еще радостно вспоминал, несмотря на весь ужас, радостно от того, что тогда он полюбил Надию, а она полюбила его, и как они были вместе. Он не стал настаивать в том разговоре, но, когда лицо Надии приблизилось к его лицу той ночью, приблизилось настолько, что ее дыхание стало щекотать его губы, он не смог найти в себе сил перейти тот мостик близкого расстояния для поцелуя.
Каждый день самолет военно-воздушных сил пролетал по небу грохочащим напоминанием людям темного Лондона о технологическом преимуществе их оппонентов, правительственных и нативистских сил. Бывая у границ их района, Саид и Надия видели танки и боевые машины, коммуникационные установки и роботов, которые катились или ползли словно животные, неся грузы для солдат или репетируя разминирование, или, возможно, готовясь к каким-то неизвестным задачам. Эти роботы, хоть их было совсем немного, казались еще страшнее самолетов, танков и дронов над головами, потому что они выглядели неостановимой эффективностью, нечеловеческой мощью и вызывали тоскливый страх подобный тому страху, который появляется у маленьких животных перед хищником, как у грызуна перед пастью змеи.