На собраниях Совета Надия часто слушала обсуждения старейшин о том, что делать, когда начнутся действия. Все соглашались, что самым важным делом было суметь удержать молодежь от необдуманных поступков, а вооруженное сопротивление, скорее всего, вело к бойне, и лишь ненасильственные действия оставались их самым разумным ответом — увещевания к гражданскому способу решения. Все согласились, кроме Надии, которая была совсем не уверена в своих мыслях, потому что она видела, что происходит с теми, кто сдается — как в своем городе, сдавшемся повстанцам — и считала, что молодые люди с их оружием и ножами, их кулаками и зубами имели право на ответ, и что ярость меньшего — вот, что удерживало хищника от нападения. Правда, в словах старейших присутствовала мудрость, и потому она не была уверена в своих мыслях.
И Саид — тоже. В доме неподалеку, в доме их земляков человек с белыми пятнами на бороде говорил о мученической смерти, не как о желаемом исходе, но как об одном из возможных путей праведно мыслящего, если не оставалось ничего другого, и призывал объединиться всем мигрантам по религиозным принципам, а не по границам разделения по расам, языкам и национальностям, потому что единственное различие, что-то значащее в мире, полном дверей, единственное различие было лишь между теми, кто искал правильный путь, и теми, кто мешал им в этом пути, и в таком мире религия праведности должна была защитить ищущих свой путь. Саид чувствовал себя располовиненным, потому что его тронули эти слова, укрепили, и те слова не были варварским набором слов повстанцев в его городе, из-за которых погибла мать, и, возможно, погиб отец, но в то же самое время собрание людей, притягиваемых словами человека с белыми пятнами на бороде, напомнило ему о повстанцах, и, когда он подумал так, то ощутил в себе нечто кисло-прогорклое, словно от гниющего внутри него.
В доме его земляков было оружие, и все больше прибывало каждый день через двери. Саид взял не ружье, а пистолет, потому что его легко было спрятать, а в глубине сердца он ни за что не признался бы в том, что взял пистолет из-за того, что с ним он чувствовал себя сохраннее от нативистов и нигерийцев — его соседей. Раздеваясь той ночью, он не сказал ни слова о нем, но также не стал его прятать от Надии, и он подумал, что она станет ругаться с ним или, по крайней мере, спорить, потому что знал, как решил Совет. Но она не стала.
Вместо этого, она посмотрела не него, а он посмотрел на нее, и он увидел в ней телесную животность и странность ее лица и ее тела, а она увидела странность в нем, и, когда он приблизился к ней, она приблизилась к нему, отстранившись слегка от него, и после вспышки обоюдного насилия и страсти их совокупления — внезапность шокирующего, почти что до боли, открытия.
Лишь после того, как заснула Надия, а Саид просто лежал в лунном свете, прокравшемся между пластин жалюзей, до него дошло, что он совершенно не знал, как ухаживать за пистолетом: совершенно никакой идеи, кроме известного факта, что курок вызовет выстрел. Он понял, что был смешон и должен вернуть завтра пистолет.
В темном Лондоне расцвела торговля электричеством в тех местах, где оно было, и Саид и Надия могли время от времени заряжать свои телефоны, и если они приближались к краям их района — даже поймать сильный сигнал, и, как многие другие, узнавали, что творится в мире, и, однажды, Надия сидела на ступенях здания и читала новости на своем телефоне напротив улицы с группой военных и танком, ей показалось, что она увидела он-лайн фотографию ее самой, сидящей на ступенях здания и читающую новости на телефоне напротив улицы с группой военных и танком, и она поразилась, озадаченная тем, как такое было возможно, как она могла читать эту новость и быть самой новостью, и как газета смогла опубликовать так мгновенно ее фотографию, и она повернулась в поисках фотографа, и у нее возникло странное чувство времени, огибающего ее, как будто она была из прошлого и читала о будущем, или была в будущем и читала о прошлом, и она почти ощутила, как если бы она встала сейчас и пошла домой, то в это же самое мгновение возникли бы две Надии, и она разделилась бы на две Надии, и одна осталась бы читающей на ступенях, а другая ушла бы домой, и две разные жизни развернулись бы для этих двух ее различных версий; и она подумала, что начала терять свой баланс или, возможно, разум, и тогда она увеличила изображение и разглядела женщину в черной робе, читающую новости на своем телефоне, но та была совсем не ей.