Саид скрутил сигарету для них, а Надия еле сдержала себя от радости и желания обнять его. Он зажег, и они выкурили ее, обжигая свои легкие; первой мыслью у нее было то, что эта трава была гораздо крепче их домашнего хаша, и ее развезло, и ей понравилось, как она не могла вымолвить и слова.
Какое-то время они просидели молча; температура снаружи начала падать. Саид принес одеяло, и они закутались в него. А потом, не глядя друг на друга, они начали смеяться, и Надия смеялась до самых слез.
В Марине почти не было индейцев, которые умерли или были истреблены давно, и можно было видеть их очень редко — на импровизированных торговых постах — но, возможно, и чаще, когда они одевались и вели себя точно так же, как все остальные. На торговых постах они продавали прекрасные украшения из серебра и одежду из мягкой кожи и яркую цветную материю, а их старейшины, казалось, обладали безграничным терпением и точно таким же печальным видом. Истории рассказывались в тех местах, куда приходили послушать их люди со всех краев, и истории индейцев звучали уместно для времен миграции и придавали силы слушающим.
Все же было бы неправдой утверждать, что там почти не было коренного населения, ведь быть коренным — относительная вещь, и многие другие относят себя к коренному населению в этой стране, что означает: они или их родители, или их деды и бабушки, или деды и бабушки их дедов и бабушек родились на куске земли, протянувшемся от средне-северно-тихоокеанской части до средне-северно-атлантической, и что их проживанию здесь не способствовали никакие физические миграции за всю их жизнь. Саиду казалось, что люди, которые больше всего отстаивали эту точку зрения — право считаться коренным населением взятое силой — не были в почете у бледнокожих людей, похожих на выходцев из Британии, поскольку большинство этих людей явно были озабочены происходившим сейчас на их родине, причем за такое короткое время, и многих злило это происходящее.
Третий слой коренности состоял из тех, кто отсчитывали свое происхождение — иногда мельчайшей крупицей в их генах — от людей, привезенных рабами из Африки на этот континент несколько столетий тому назад. Тот слой не был настолько велик по сравнению с остальными, и все же он был очень значим для общества, изменившегося под его влиянием, и невыразимое словами насилие было вызвано им, и — все же — тот слой выжил, стал плодородным, пласт почвы, давший возможность вызревать будущим перенесенным сюда пластам земли, и к ним стало притягивать Саида после того, как однажды в пятницу он решил пойти в молитвенный дом, где пастором был один человек, выходец и приверженец традиций третьего слоя, и Саид обнаружил после нескольких недель проживания в Марине, что слова этого человека полны душеспасительной мудрости.
Пастор был вдовцом, а его умершая жена родилась в той же самой стране, что и Саид, и выходило так, что пастор немного знал язык Саида, и его подход к религии частично был знаком Саиду, хотя, в то же самое время, и довольно непривычный. Пастор не только проповедовал. В основном он занимался тем, что кормил, давал убежище своей пастве и учил их английскому языку. У него была небольшая, но эффективная, организация добровольцев, молодых людей цвета кожи Сида и темнее, и к которой вскоре присоединился и Саид, и среди тех молодых мужчин и женщин, с кем трудился Саид, была одна особенная женщина — дочь пастора — с кудрявыми волосами, затянутыми высоко вверх куском материи, та женщина, та особенная женщина, с которой Саид избегал говорить, потому что каждый раз, когда он смотрел на нее, у него схватывалось дыхание, и он виновно вспоминал Надию и думал, что лучше не пытаться ничего делать.
Присутствие другой женщины дошло до Надии не отстраненностью Саида, как могло бы ожидаться — наоборот. Саид выглядел более счастливым и готов был выкурить в конце дня с Надией сигарету, или, по крайней мере, разделить с ней пару дымков, привыкнув к силе местной травы; и они начали разговаривать друг с другом о ни о чем, о путешествиях и звездах, об облаках и музыке, услышанной ими из других хижин. Она ощутила, как возвращалась какая-то часть Саида.
Ей очень захотелось при этом стать прежней Надией. Однако, хоть она наслаждалась болтовней между ними, и настроение их улучшилось, они редко касались друг друга, и желание его прикосновения, давно угасшее, не зажглось в ней прежним огнем. Надии стало казаться — нечто внутри нее успокоилось, затихло. Она говорила с ним, но слова заглушались ее собственными ушами. Она лежала рядом с Саидом, засыпая, но без желания прикосновения его рук или его рта к ее телу, застывшая, словно Саид становился ее братом, хотя у нее никогда не было брата, и она не понимала, что означало это слово.