— Солдаты наши больше из деревни, из тайги, не шибко грамотные. У них все думы — о хозяйстве, о том, как без них бабы управляются. А про политику — этого они не понимают. Ждут, когда цари замирятся…
— Ну, если ждать, пока цари помирятся, можно к тому времени и голову сложить.
— Это правильно вы говорите.
— Важно, чтобы и остальные ваши товарищи поняли, что это правильно. Поняли бы, за что война идет. Не за веру и отечество, а за Обшивалова русского и обшиваловых иностранных. Разъясняйте это товарищам. Только осторожно. Знайте, с кем можно говорить, где, когда и как.
— Как — в этом главная загвоздка. Не шибко грамотен я. Вот если б вы сами поговорили с солдатами…
— Придет время — возможно, и поговорю. А пока, прошу, моего имени не упоминайте. И вам это может повредить, и мне. Обещаете?
— Будьте спокойны.
— Хорошо. А как с солдатами говорить — в этом я вам помогу. В следующий раз, когда сюда придете, приготовлю для вас кое-что почитать. — Корабельников докурил папиросу, бросил — тусклые искры рассыпались на сером ночном снегу и погасли. — Пойдемте, пора. Да, — остановился он на пороге, — а со спасенным вами пленным унтер-офицером знакомство поддерживайте. И у вас, и у таких, как этот пленный, интерес единый: скорее по домам. Но только просто так, по велению свыше, этого не получится.
— Я-то начинаю это соображать, — Ефим призадумался. — Вот если бы все поняли…
— Срок придет — поймут. И надо нам этот срок приближать.
Глава третья
Кедрачев вернулся в казарму поздно, после отбоя. Уже все спали. Только в углу, в своем закутке, где у него стояли койка, стол и шкафчик, сидел Петраков в расстегнутой гимнастерке. Держа в руке карандаш, он колдовал над какой-то ведомостью. Доложившись Петракову, Кедрачев забрался на верхние нары, на свое место рядом с Семиохиным. Когда Кедрачев уже улегся, Семиохин повернулся к нему:
— Где гулял-то?
— К сестре ходил.
— К сестре? А почто не к бабе?
— Так не в городе жена.
— Написал бы, чтоб приехала. Она ж у тебя недалече. Ей, поди, тоже свиданьица хочется.
— Писал. Ответила — не может дочку оставить.
— Не может? А ты бы к другой какой закатился. Мало ли в городе… Парень ты молодой.
— Не думал я про это…
— Не думал! — язвительно протянул Семиохин. — Мне бы твои годы — я бы думал, да еще как… — И вздохнул: — Эх, жизнь наша солдатская! И так-то маятно, да еще к тому же без баб. За что нам, грешным, такое наказание?
— За то, наверное, что грешные, — пошутил Кедрачев.
— Чего бы не отдал, чтобы домой отпустили, — вздохнул Семиохин. — Хозяйство ж без хозяина, баба — чего она может? Работника вот пришлось взять…
— Работник-то молодой?
— С молодым я бы жену не оставил. А то настругают там без меня… Да и где молодого найтить, их в солдаты сплошь берут.
— Значит, спокоен за жену?
— Да как сказать? Ведь ежели захочет — найдет кого, не убережешь. А я, как на грех, на молодой женился, как моя первая померла. Мне сорок пять, а теперешней моей — двадцать два.
— И пошла за тебя охотой?
— Из бедного семейства она. Отец с матерью приказали — пошла…
— Ну, в таком разе тебе есть о чем тревожиться.
— Вестимо, есть… Но первейшая забота — хозяйство. Мне бы еще одного работника раздобыть. Слышал я, будто пленных станут в работники давать, в солдатские хозяйства.
— Во, во! — оживился Кедрачев. — Выберешь тогда в нашем лагере австрийца или мадьяра, какого помоложе и поздоровее, чтоб и по хозяйству тебя заменил, и с бабой твоей…
— Иди ты!.. — рассердился Семиохин. — Я про дело говорю…
— И я про дело.
— Да что ты в ем понимаешь? Вам, городским, хорошо: свое отработал, в субботу получку — в карман, а за остальное пусть у хозяина голова болит.
— Считаешь, у нас, фабричных, жизнь шибко сладкая? А ты поработал бы.
— Больно нужно! Кабы не война, я, глядишь, в настоящие хозяева вышел бы. Крупорушку хотел ставить. Меня бы тогда не только в нашем селе узнали.
— Мечтай, пока на фронт не затартали! А из тебя знатный хозяин получиться может. Купец первой гильдии Семиохин… Возьмешь меня к себе на крупорушку в работники?
— Насмешки строишь? Молод еще с меня смеяться! — Семиохин сердито отвернулся, натянул на голову шинель и затих.
«Зря я его… — пожалел Кедрачев. — А ведь хотел с ним потолковать, как Валентин Николаич велел… Только с Семиохина ли начинать? Он же об одном себе думает. С других начинать надо…»