— Благодарю вас, господин обер-лейтенант. Вы были так добры ко мне. Простите меня, пожалуйста…
— Ладно, Гомбаш. Желаю вам прославиться в сражениях и тем искупить свои грехи. — Эртень поднялся из-за письменного стола и, впервые за все время их знакомства, сделал то, чего до сих пор ему не позволяла субординация — пожал Яношу руку.
Маршевую роту, в которую Янош сам записал себя, вскоре после нового, 1915 года выгрузили на станции Марамарош-Сигет в Карпатах и пешим порядком направили на пополнение пехотного полка, отведенного с передовых позиций. По прибытии в полк Яноша, как уже имеющего унтер-офицерский чин, назначили командиром отделения. Он получил под свое начало полтора десятка солдат и страшно растерялся, когда увидел своих подчиненных: как он с ними управится? Это были очень разные люди не только по возрасту — от юнцов, совсем недавно сменивших школьный ранец на солдатский, до бородатых запасников, оставивших дома детей и внуков, разными они были и по прошлым занятиям, профессиям, образованию, религии. Подчиненные Гомбаша, как и вся армия двуединой монархии, представляли собой смесь языков. Среди пятнадцати солдат, определенных под его начало, были австрийцы, мадьяры, словаки, чехи, русины, немцы и евреи. Все более или менее понимали немецкий, официальный уставный язык, на котором подавались команды, но между собой все разговаривали по-своему. Это было похоже на разговоры у подножия вавилонской башни.
Гомбашу нелегко было командовать своим маленьким войском, в котором пятнадцать человек представляли семь национальностей. Но труднее всего ему приходилось с его двумя евреями, впрочем, им-то, беднягам, приходилось потруднее, чем ему. Оба уже в годах, тщательно соблюдавшие установления своей религии, они были только что призваны и еще не притерпелись к условиям военной службы. Первую неприятность из-за них Гомбаш получил, когда всех вновь прибывших повели мыться и стричься. Обнаружилось, что оба правоверных иудея умудрились сохранить пейсы. Гомбаш махнул на это рукой. Но когда после мытья и стрижки роту выстроили для осмотра, Гомбашу влетело от фельдфебеля:
— Почему у вас солдаты с лохмами?!
— Это евреи. Так им велит их бог.
— В армии для всех один бог — устав! Остричь немедленно!
Строй распустили, и Гомбаш повел носителей пейсов к солдатскому парикмахеру, приказал:
— Остричь наголо!
— О, господин унтер-офицер! — взмолились оба. Умоляем вас оставить нам хотя бы маленькие пейсы!
— Вы боитесь взысканий от Иеговы? Но я-то вашему богу не подчинен, а вот фельдфебелю — да. Вы хотите, чтобы из-за вас я хлопал глазами перед фельдфебелем?
— О нет, господин унтер-офицер! Вы добрый человек, мы не хотим, чтобы вам было плохо из-за нас! — в один голос заявили оба ревнителя пейсов и подставили свои головы под машинку парикмахера. Но каждый, когда стрижка была окончена, взял по одному локону и бережно спрятал: все же, какие ни на есть, пейсы остались при них.
С этими двумя Гомбашу было достаточно хлопот и позже. Раздавалась команда: «На молитву!» — и все становились на колени. Все, кроме двоих евреев, считавших, что это запрещает их вера. И снова Гомбаш получал нагоняй. Получал и за то, что они отказывались есть, когда в рационе была свинина. Однако к тому времени, когда полк был отправлен на позиции, двое правоверных понемножку вошли в компромисс со своим грозным богом, который, очевидно, все-таки учел состав солдатского меню.
…Зима пятнадцатого года. Карпаты, наступление, в которое погнали полк, едва он прибыл на передовые позиции. Губительный огонь артиллерии русских, глубокие снега, холодные ночи… Уже в первые дни чуть не половина солдат выбыла из строя — кого ранило, кто был убит, кто обморожен. Когда начинался бой, особенно если нужно было продвигаться под огнем, довольно быстро многие исчезали из виду, трудно было понять, куда они делись, — и наступать дальше было не с кем. Но вечером, когда устанавливалось затишье и приезжала полевая кухня, возле нее собирались все, и допытаться, где таился во время боя тот или иной солдат, было трудно. Когда Гомбаш, с которого взыскивали за то, что его подчиненные терялись, начинал выяснять, кто же где скрывался, среди них возникала настоящая свара: австрийцы и немцы укоряли венгров, венгры — словаков и чехов, каждый в свою очередь оправдывался тем, что ему не нужно больше, чем другим.
Бои шли с переменным успехом. Полк, в котором служил Гомбаш, то продвигался, то стоял, то отходил — к тому времени русские уже начали наступать. Только к концу зимы наконец вся эта кутерьма утихла: полк, как и вся австро-венгерская армия, утомленная трехмесячными боевыми действиями в заснеженных Карпатах, зарылся в окопы, тем более что и русские тоже, видно, выдохлись в этих маневренных боях. Гомбаш к этому времени, хотя и не получил повышения в чине, был повышен в должности. Его назначили командиром взвода, так как офицеров не хватало. Его предшественник лейтенант Шоплаи, весьма обрадованный тем, что его слегка ранило в руку, поручив Гомбашу командовать, отправился на перевязочный пункт и не вернулся.