— Тянет ветерком в нашу сторону, господин унтер-офицер, — откликнулся тот. — Смею доложить, не больше как с полкилометра… И еще, добавлю с вашего позволения, свинью уже кончают опаливать. Под конец, знаете ли, уже начинает отдавать не щетиной, а поджаренной кожей…
— Ладно, не растравляйте нам прежде времени аппетит, — усмехнулся Гомбаш. — Лучше сходите-ка да посмотрите. Может быть, что-нибудь достанется и на нашу долю.
— Слушаюсь! — Солдат поднялся и ушел. А его собеседник, повернувшись к Гомбашу, сказал со вздохом:
— Вот мы скитаемся по дебрям, как дикие люди, а кто-то, как и полагается цивилизованному человеку, готовит себе пищу на огне.
— Потерпите, — посоветовал ему Гомбаш, — и мы найдем этих цивилизованных людей.
Прошло не более десяти минут. Затрещали ветви, и посланный на разведку солдат подбежал к Гомбашу:
— Господин унтер-офицер! Свинью палят русские!
— Русские? Где?
— Внизу, у дороги. Там хутор, два домика, русский обоз и полевая кухня. Они готовят себе завтрак.
— Господин унтер-офицер! — вдруг осмелев, заявил другой словак. — Нам ничего не остается, как сдаться в плен!
— А если нас увезут в Сибирь? — испуганно спросил его товарищ.
— Не бойся, там тебя не съедят белые медведи.
— Но все-таки страшно…
— В Сибири меня не убьют, а на фронте — очень даже может быть. А у меня на шее пятеро.
— Надо сдаваться! — заговорили другие солдаты, разбуженные разговором.
— Где нам теперь искать своих?
— Господин унтер-офицер, а вы что скажете?
Гомбаш растерялся. Как он должен теперь поступить? Ответил осторожно:
— Если рассматривать вопрос юридически — мы отрезаны от своих. А это позволяет сложить оружие…
— Нет! — вдруг прокричал, срываясь, мальчишеский голос. Кричал самый юный во взводе солдат, гимназист из Шопрона.
— Сдаваться в плен — это измена императору! Я не пойду!
— Ну и катись ты со своим императором! — ответил ему кто-то из солдат.
— Катись! — поддержали и остальные.
— Что ж, — резюмировал Янош. — Итак — идем в плен. А кто хочет воевать дальше — пожалуйста. Но сдаваться надо с умом. Чтобы нас не перестреляли русские. Вот что, — сказал он словаку, который ходил в разведку, — у вас есть более или менее чистое полотенце?
— Найдется.
— Нацепите его на палку — получится белый флаг — и спускайтесь к русским. Вы — славянин, сумеете с ними объясниться. Скажите, что мы здесь и хотим сдаться. Спросите, что нам делать, и возвращайтесь сюда.
Словак ушел и вскоре вернулся.
— Русские сказали, чтобы все шли к ним. И уже угостили меня своей кашей. И чаем.
— Ты хорош! — шутливо-сердито сказал кто-то из солдат. — Не мог подождать товарищей.
— Русские обещали накормить и вас. А свинья, которую они палили, уже в котле. Так что не следует опаздывать.
Колебаниям не осталось места. Даже верноподданный гимназист из Шопрона более не протестовал. Его аппетит оказался сильнее его преданности императору.
Так унтер-офицер Гомбаш оказался в русском плену вместе со своими солдатами. Правда, потом, после всяких пересортировок и перемещений, он потерял их всех из виду.
…Вот уже второй год, как Гомбаш в плену. Побывал в разных лагерях, и наконец его привезли в Ломск. Сибирь оказалась не такой уж страшной. Только вот зима очень холодная, трудно привыкнуть. Хорошо бы раздобыть здешние теплые сапоги, прессованные из овечьей шерсти, какие выдают караульным солдатам, когда они заступают на пост. Русские называют эти сапоги — пимы. Их можно купить на городском рынке или, как здесь говорят, на базаре. Хорошо бы купить… Казенные ботинки и гетры, еще те, в которых воевал в Карпатах, не спасают от холода, в сильный мороз в них пробыть вне помещения можно не более пяти минут — ноги коченеют. Но купить пимы, к сожалению, не на что. Нужны русские деньги, а как их заработаешь? Если бы иметь какое-нибудь ремесло, как некоторые пленные. Но, увы…
О чем не передумаешь долгой зимней ночью, когда не спится? В такие бессонные часы, теснясь, обступают воспоминания. Меж ними кое-где проталкиваются мысли о будущем. Выдвигаются вперед, настойчиво заявляя о себе, сожаления о собственных ошибках и неудачах. Тихим шагом подходят, стараясь быть на виду, надежды… Все смешивается в часы ночных раздумий в непрерывно нарастающей толпе мыслей: малое и большое, только свое и общее, далекое и близкое, грустное и радостное…
Так и Яношу в эту январскую ночь думалось о многом, обо всем… Только что наступил новый, тысяча девятьсот семнадцатый год. Что принесет он? Пока не видно конца войне. Миллионы людей покорно идут в ее ненасытную пасть…