Когда будильник слабо запищал, дверь открылась. Мама вошла и села на крышку унитаза.
Я повернулась к ней и увидела, что она плачет.
— Отвернись, — сказала она. — Нечего на меня смотреть.
Когда я отвела взгляд, она продолжила:
— Мы не затем приехали в Америку, чтобы ты была бездомной. Мы приехали сюда потому, что здесь больше возможностей. Для тебя, для твоего отца. Так что нечего тебе быть бездомной. Ты поняла?
Я кивнула.
— Не слышу.
— Hao.
— Ты не в Фучжоу. Скажи по-английски, — сказала она по-китайски.
— Да, — сказала я, — я поняла.
Однако когда через несколько лет меня приняли в колледж, именно мама отказывалась платить за тот, в котором я хотела учиться, пусть я и получила стипендию. В конце концов папа настоял на своем. «Это ведь твой единственный ребенок», — взывал он к ней. Он мне все разрешал. Ни в чем не мог мне отказать. И поскольку он успел поговорить с мамой до того, как его сбила машина, — летом перед последним классом школы, — она сдалась. Я всегда чувствовала, что она так и не простила мне этого за те четыре года, которые оставалось жить ей самой.
Сидя у ее кровати в последние дни ее жизни, я ни о чем таком не упоминала. Какая-то часть меня хотела предъявить ей итоговый счет, припомнить все ее несправедливости, но последние дни — для утешения, а не для правды. К тому же, даже если бы я сказала правду, поняла бы она меня, исковерканные осколки моего китайского? Иногда она даже не узнавала меня, путая со своими сестрами, со своей мамой или какими-то дальними родственницами, о которых я никогда не слышала. Она называла меня их китайскими именами, которых я не могла разобрать.
Иногда она говорила сама с собой по-английски. Ничего странного в этом не было. Родители регулярно говорили сами с собой по-английски, повторяя беседы со своими американскими знакомыми, коллегами, работником автомойки, кассиром продуктового, — в то время, пока бездумно мыли посуду, пылесосили или умывались. Они практиковались в своей американскости, превращая ее в блестящую оболочку, за которой скрывалась китайская суть. Пожаруста, брагодарю.
Иногда мама думала, что я — одна из прихожанок Китайской церкви Общины христиан, и тогда просила меня помолиться с ней. Хотя я перестала молиться с тех пор, как умер папа, я складывала ладони и склоняла голову. Я молилась о том, о чем она меня просила.
— Господи, — говорила я по-английски, — пусть Чжиган, любимый муж и отец, вернется к нам из больницы. Пусть он быстро поправится и окажется дома. Аминь.
— Продолжай, — требовала мама.
— Хорошо, — смягчалась я и снова складывала ладони. — Не дай бессмысленному случаю унести его жизнь. Он все сделал правильно, когда переходил улицу. Ибо, как сказано в Первом послании к Коринфянам, 10: 13, верен Бог, Он не позволит вам быть искушаемыми сверх силы, — цитировала я по памяти. — Мы верим, что все, что Ты повелишь, мы сможем вынести. Вот почему мы просим Тебя вернуть нам Чжигана: потому что мы не сможем без него, — с дрожью выдыхала я. — Во имя Иисуса. Аминь.
— Аминь, — повторяла она за мной, потом улыбалась и говорила: — Давай помолимся еще раз.
— Нет, достаточно, — отвечала я.
Отец всю жизнь много работал, допоздна засиживался в офисе, так что на ужин ему доставались холодные остатки из холодильника. Он постоянно получал повышение, отчасти потому, что приходил на работу и в выходные. Его рабочая этика была такой же, как и у многих иммигрантов, — доказать, что они полезны для страны, которая соизволила их принять. Он не особенно умел наслаждаться жизнью. Но одно исключение я запомнила. В тот вечер, когда мы с папой вместе сдавали экзамен на получение гражданства США, он повел меня в KFC на другой стороне улицы и заказал там роскошный набор с жареной курицей и всякими вкусняшками. Я не особенно хотела есть, но поскольку он никогда себя не баловал, мне пришлось съесть несколько кусков, изображая праздничный здоровый аппетит. Мы сидели у окна, и там, глядя на грузовики, несущиеся по шоссе, он ударился в воспоминания. Он сказал мне, что, когда рос в фуцзяньской деревне, мясо и яйца были таким дефицитом, что их ели только на китайский Новый год. Он рос со своими бабушкой и дедушкой, фермерами-арендаторами. Во время празднования Нового года бабушка готовила на каждого по два яйца, обжаренных в соевом соусе до хрустящей корочки. В детстве это была его любимая еда. Он ничего лучше себе и представить не мог.