На лице Майкла выражение сочувствия сменилось своего рода отеческой заботой, что тоже напомнило мне Стивена. Семейственный человек.
— Все равно, — сказал он мягко, — не торопитесь.
— Извините. Я просмотрю его на рабочем месте, — уступила я, затем сменила тему: — Как дела у вашего брата?
Майкл посмотрел на меня с удивлением.
— Стивен болен, — наконец сказал он. — Он заразился.
Теперь была ошеломлена я.
— Ох, простите.
— Спасибо, — ответил он. — Мы все молимся о его выздоровлении, но вы сами понимаете.
— Шансы невелики, — сказала я, не подумав.
Он бесстрастно кивнул.
— Правильно. Шансы невелики настолько, что их почти нет.
— Простите, — повторила я и, пытаясь сказать что-то приятное, добавила: — Я вспоминаю о Стивене с нежностью.
— Что ж, теперь мы живем в таком мире, — сказал Майкл с дрожью в голосе. — И все же обдумайте наше предложение. Конечно, лично я хотел бы, чтобы вы его приняли, но вы должны поступить так, как лучше для вас.
Я встала и вышла, держа в руках охапку бумаг. Дошла до своего кабинета, где, даже не садясь в кресло, пробежала глазами контракт — в какие часы я должна быть в офисе, прямой платеж, отсутствие ответственности в том случае, если я заражусь лихорадкой Шэнь, — и подписала его. Рука у меня тряслась, поэтому подпись походила на сейсмограмму.
К концу октября офис почти опустел.
19
Дни начинались так: они встают. Умываются, одеваются и спускаются на первый этаж, в атриум в середине торгового центра. Они собираются вокруг стола и ждут Боба. Когда тот приходит, они неровными голосами произносят молитву и приступают к завтраку из хлопьев и консервированных фруктов. Из своего закутка в L’Occitane, огороженного металлической решеткой, я слышу их голоса, доносящиеся до второго этажа.
Во время еды Боб раздает им указания на день. Они занимаются несколькими проектами, призванными сделать Комплекс более пригодным для жилья. Они начали выращивать овощи у окон в ресторанном дворике. Они превращают Old Navy в общую комнату отдыха. Они собираются в набег на IKEA в близлежащем Шаумбурге, чтобы достать новую мебель. Они спорят, стоит ли очищать световой люк сейчас, когда он покрыт изморозью, или лучше не рисковать и дождаться потепления. Они составляют список хозяйственных и строительных магазинов в Большом Чикаго, чтобы знать, где взять электрогенераторы, когда будет нужно.
Обычно после завтрака Адама и Тодда посылают за пределы Комплекса. Иногда, если задача сложная, их сопровождают Женевьева или Рейчел. Но Эван всегда остается заниматься всякими хозяйственными делами. Я не знаю, что он получил в обмен на то, что выдал мой секрет Бобу. Он работает наравне со всеми остальными. Даже больше, чем остальные, и к тому же лишен привилегии выхода наружу. Он занимается стиркой, управляется со стиральными машинами и сушилками. Он готовит и убирает.
По утрам Эван проходит мимо моей камеры, возвращаясь с брифинга. Он никогда не смотрит в мою сторону. Отводит глаза. Однажды я постучала по решетке, и он только ускорил шаг. В другой раз я сказала: «Привет». Он ответил: «Привет» — и продолжил путь, по-прежнему не глядя мне в лицо. Я чувствую, что при виде меня он всякий раз испытывает стыд. Это вызывает во мне извращенное ощущение силы.
Я хочу, чтобы он чувствовал, что кое-что мне должен.
Иногда, когда мне совсем тоскливо, я думаю, не попросить ли у Эвана «Ксанакс». Я уверена, что лекарство у него все еще есть, раз он такой спокойный и миролюбивый, когда целыми днями занимается хозяйственными делами с Рейчел или Женевьевой. Я бы взяла шесть таблеток, а лучше семь, для надежности. Я думаю об этом не слишком всерьез, но это тоже вариант.
В конце концов, мы пришли в Комплекс, чтобы трудиться. Мы работаем в будни, отдыхаем в выходные. Традиционный рабочий график, как это ни смешно и ни странно, успокаивает. Хоть я и не участвую в работе.
Я целыми днями сижу в L’Occitane. Пятно света от грязного светового люка перемещается по полу в течение дня. Это один из немногих признаков того, как проходит время. Часы идут, идут и идут. Сознание, не связанное распорядком, уходит в свободный полет. Время изгибается. Начинаешь вспоминать разные вещи. Прошлое и настоящее становятся неразличимы.
День сменяется ночью.
Однажды ночью, еще в квартире в Бушвике, я открыла шкафчик в ванной, отыскивая отшелушивающий лосьон Clinique, и увидела кружку Джонатана. В ней, в старом зеленом ополаскивателе, болталась его капа. Сердце мое подпрыгнуло, и вдруг на какое-то безумное мгновение я подумала, что Джонатан все-таки не уехал из Нью-Йорка.