Что бы со мной ни случилось, я не хочу, чтобы Луна оказалась в этой среде. Я не хочу, чтобы она выросла здесь, в группе, которую возглавляет кто-то вроде него. Я не хочу, чтобы она была в пределах его досягаемости. Даже если этой угрозы прямо сейчас нет, когда она появится, будет слишком поздно.
Когда Боб в своем путешествии доходит до этой стороны торгового центра, он замолкает. Раздается только звяканье ключей от машин у него на поясе.
Я слышу его, где бы Боб ни находился. Этот звук манит меня. Мне нужен только один ключ. Тогда я открою машину. Нажму на газ. И исчезну. Если я доберусь до другого города, я растворюсь внутри него.
Ночь сменяется днем.
Утром начинается снегопад. В течение дня легкий снежок перерастает в яростную метель. Приходит Рейчел и будит меня.
— Боб хочет, чтобы ты спустилась вниз, — говорит она, трогая меня за руку.
Я смотрю на нее в замешательстве:
— Мне… мне можно выйти?
— Только сегодня утром. По особому случаю.
— Сегодня что, Рождество?
— Оно уже прошло, — говорит она мягко, с невыразимым сожалением.
Я тупо смотрю на нее. Меня удивляет даже не то, что они отпраздновали без меня, а то, как сильно это меня задевает.
— Я вернусь через пятнадцать минут, — наконец говорит Рейчел. — Одевайся и умывайся.
Я так и делаю. Я внушаю сама себе: только ничего не испорти. Может быть, Боб позволяет мне выйти в качестве проверки. Я роюсь в шкафу в вещах, добытых в прошлых набегах. Тут нет одежды для беременных, только большие размеры, в которые поместится мой живот. Я надеваю свитер Lacoste и новые черные брюки, которые приходится подворачивать, потому что они мне длинны. Поверх этого я накидываю парку Marmot.
Возвращается Рейчел и открывает решетку. Она проводит меня вниз по эскалатору, как сумасшедшую тетушку, которая спускается с чердака в День благодарения. Они тоже одеты в чуть более нарядную повседневно-деловую одежду. Когда я улыбаюсь им, они отворачиваются или слегка кивают. Все в сборе, кроме Эвана. Он приходит к завтраку все позже и позже.
Стол убран чуть более изысканно, чем обычно. Он покрыт скатертью в стиле бохо-шик, с цветочным орнаментом. На ней лежат вязаные кружевные салфетки, утащенные из Anthropologie — значит, украшением стола занималась Женевьева. В центре стола даже стоит кувшин с искусственными цветами. Но больше всего впечатляет еда. Стопки блинов, а рядом с ними соусник, наполненный кленовым сиропом. Ломтики жареной ветчины и венские сосиски, обжаренные на сковородке. Вместо свежих фруктов — миска консервированных, смешанных с разноцветными зефирками.
Женевьеву просят произнести молитву.
— Боже, мы благодарим Тебя за эту трапезу, — говорит она, — и в месячный юбилей нашего пребывания в Комплексе хотим поблагодарить Тебя за то, что щедро снабдил нас всем необходимым.
— Аминь, — повторяют все.
— С юбилеем! — говорит Рейчел.
Мы чокаемся кружками с растворимым кофе.
Боб во главе стола оглядывается.
— Здесь нет Эвана. Не мог бы кто-нибудь его привести?
— Я схожу, — вызывается Тодд, взбегает по эскалатору и скрывается внутри Journeys.
Мы взираем на еду и ждем.
— Прежде чем начать есть, — говорит Боб, — я хотел бы сказать несколько слов о нашей сегодняшней почетной гостье.
Все поворачиваются ко мне.
— Кандейс, — говорит Боб, обращаясь ко мне. — Ты находилась под надзором в заключении, возможно, дольше, чем ожидала. Но я верю, что у тебя было достаточно времени для размышлений, чтобы понять, как ты ошибалась, и, как мы надеемся, чтобы исправить свою двуличную натуру.
Он оглядывает стол.
— По мере того, как мы будем принимать тебя обратно в нашу группу, тебе будут возвращаться отобранные привилегии. До самого рождения ребенка они будут по одной возвращены тебе. Сегодня мы разрешили тебе присоединиться к нам.
Все хлопают, будто по подсказке.
— Поскольку ты почетная гостья, почему бы тебе не начать есть? — говорит Боб.
— Но я могу подождать Эвана. — Я смотрю на второй этаж, ожидая увидеть его.