«Да, последние месяцы были чрезвычайно тяжелы, но я не хотел бы исключить их из моей жизни. Несмотря на все мучения, я продержался, это закалило меня, и я думаю, что придут времена, когда и такой закалки в любом отношении будет не хватать». (3.09.1933 г.)
«У меня, правда, неопределенное, но вполне осознанное чувство, что мы приближаемся к европейской катастрофе гигантского масштаба.
Все в целом для меня лично невыносимо тяжело, жить в среде, совершенно чуждой мне, с другим сознанием, чем у других. И это не изменится. Со всеми последствиями этого факта я вынужден буду считаться». (15.09.1933 г.)
На берлинском озере Ван-зее в 1935 году состоялось знакомство Харро с Либертас Викторией Хаас-Хейе, которая вскоре стала его женой. Ее влиятельные друзья и родные представили Харро имперскому министру авиации Герингу. Тому понравился молодой и умный офицер, знавший несколько иностранных языков. Через некоторое время Шульце-Бойзен получил назначение в отдел атташата министерства авиации.
И вот Харро Шульце-Бойзен снова в Берлине, дома, среди тех, кто разделяет его взгляды и надежды. Он возобновляет свои занятия в Берлинском университете. Встречается с друзьями, горячо спорит, обсуждая настоящее и будущее Германии.
Поездки во Францию, Италию, Швецию, Югославию еще более расширяют его кругозор. Он изучает еще один язык — русский.
Приближение войны ощущалось всюду. Абиссиния, Испания, Чехословакия, Польша, Югославия стали жертвами фашистской агрессии. «Эта война похоронит всю старую Европу со всей ее цивилизацией, — пишет молодой офицер. — Наша жизнь кажется мне незначительной…» (11.09.1939 г.)
Это письмо было написано Харро десять дней спустя после нападения гитлеровцев на Польшу, явившегося началом второй мировой войны.
В те же грозовые дни состоялось знакомство обер-лейтенанта Харро Шульце-Бойзена с писателем и драматургом коммунистом Адамом Кукгофом. Откровенный дружеский разговор двух антифашистов выявил полную общность взглядов на характер развязанной нацистами войны, на кровавый режим, установленный Гитлером и его кликой.
Это знакомство определило дальнейшую судьбу Харро. Вскоре Адам Кукгоф представил его своему другу Арвиду Харнаку, старшему правительственному советнику имперского министерства экономики.
Позднее мать Харро рассказывала: «…Он нашел себе самых лучших боевых товарищей среди коммунистов, так как наиболее активные, непримиримые и смелые бойцы Сопротивления были именно в их рядах…»
Доктор Арвид Харнак был выходцем из либерально-буржуазной семьи. Он родился 24 мая 1901 года в Дармштадте. Огромное влияние на формирование его материалистических взглядов оказали отец Отто Харнак, известный литературовед, и дядя Адольф Харнак, крупнейший немецкий ученый-теолог.
Свое университетское образование Арвид завершил диссертацией на тему «Марксистское рабочее движение в Соединенных Штатах», за которую был удостоен научной степени доктора философии. Два с половиной года он провел в США, изучая условия жизни американских рабочих. В Мэдисонском университете он познакомился с мисс Мильдред Фиш, доктором, философии, которая стала его женой и товарищем по борьбе.
С целью знакомства с социалистическим плановым хозяйством Арвид Харнак зимой 1931/32 года вместе с профессором доктором Фридрихом Ленцем основал в Берлине научный кружок. В 1932 году вместе с группой немецких экономистов он посетил Советский Союз. Поездка по различным городам молодой Страны Советов укрепила в нем уверенность в том, что счастливое будущее немецкого народа будет обеспечено лишь тогда, когда капиталистические порядки в Германии будут уничтожены.
Наряду с другими произведениями классиков марксизма-ленинизма Арвид Харнак особенно много времени уделял ленинской книге «Государство и революция». Он стал убежденным коммунистом, и его взгляды влияли на всех, кто с ним соприкасался. Он дружески, с огромным терпением помогал своим товарищам разобраться в политических и социальных событиях в Германии, в характере войны, развязанной немецкими империалистами и правящей гитлеровской кликой.
Среди друзей и единомышленников доктора Арвида Харнака были самые разные люди: коммунисты Адам и Грета Кукгоф; профессор Вернер Краус; выдающийся ученый невропатолог доктор медицины Йон Риттмейстер; коммунисты художники Курт и Елизабет Шумахер; талантливый ученый-физик, инженер фирмы «Леве радио-гезельшафт» доктор Ганс Генрих Куммеров; референт имперского ведомства труда графиня Эрика фон Брокдорф; коммунист кинорежиссер и актер Вильгельм Шюрман-Хорстер; поэт и писатель Гюнтер Вайзенборн, сотрудник берлинского радио.
В работе антифашистской группы, созданной Арвидом Харнаком и Харро Шульце-Бойзеном, активно участвовали коммунисты журналисты Йон Грауденц, Вильгельм Гуддорф, Йон Зиг, Вальтер Гуземан, Мартин Вейзе; военные — лейтенант Вольфганг Хавеманн, сотрудник абвера обер-лейтенант Ганс Герберт Гольнов; студенты Берлинского университета Хорст Гейльман, комсомолка Урсула Гетше, католичка Ева-Мария Бух и многие другие…
По прибытии в Берлин капитан Шульце в тот же день встретился с женой, но никаких утешительных новостей не услышал. Он поехал в министерство авиации. Принявший его дежурный офицер тоже ничего не смог рассказать ему о сыне, но намекнул, что, наверное, об этом лучше всего узнать в гестапо. Шульце приехал на Тирпицуфер, в резиденцию абвера, к адмиралу Канарису. Представитель начальника военной контрразведки подтвердил, что его сын — Харро Шульце-Бойзен арестован гестапо по обвинению в государственной измене и что дело ведет оберштурмбанфюрер Панцингер.
Капитану Шульце удалось попасть на прием к Панцингеру. Низенький плотный человек вежливо выслушал его. Взвешивая каждое слово, сказал, что дело очень серьезное, безнадежное и трудно что-либо сделать… За заговорщиками давно следили. Почти все арестованные признались в преступлениях, совершенных против фюрера и рейха. Несмотря на тяжесть вины Харро, он постарается добиться разрешения о встрече с ним…
Вот что рассказывает об этом свидании, состоявшемся 30 сентября, капитан Шульце:
«…Комиссар по уголовным делам Конков, сотрудник Панцингера, проводил меня по длинным коридорам в комнату, казавшуюся нежилой. В одном углу стоял пустой письменный стол, вдоль длинной стены комнаты — софа, два простых кресла и небольшой стол. Здесь минуты две я был оставлен наедине.
Затем открылась боковая дверь и вошел Харро, сопровождаемый Конковым и другим чиновником. Он вошел тяжелым, медленным шагом, как будто отвык ходить, но, выпрямившись, обе руки держал так, что я вначале подумал, что он закован. Его лицо было пепельно-серым и страшно осунулось, глубокие тени залегли под глазами… На нем был штатский серый костюм и голубая рубашка. Я взял его за руку, подвел к одному из кресел у небольшого стола, сел сам на другой стул, который я придвинул вплотную к его креслу, и взял его руки в свои. Они так и покоились в моих руках во время всей беседы. И это пожатие было нашим молчаливым внутренним диалогом, который шел наряду с другим…
Оба чиновника садятся за письменный стол и наблюдают за нами; один, кажется, ведет протокол.
Я повернул свой стул так, чтобы они не могли видеть моего лица.
Я сказал Харро, что пришел для того, чтобы помочь ему, заступиться за него, и хочу выслушать его мнение, как это лучше всего сделать. Пусть он сообщит мне, почему он арестован. Одновременно я хотел передать ему привет от матери и его брата, которые также находились в Берлине, но которым не разрешили прийти.
Он отвечал мне спокойно и твердо, что ему невозможно и безнадежно теперь как-то помочь. Уже много лет он сознательно боролся против существующего государственного строя как только мог. Он делал это с полным сознанием опасности, которой подвергался, и теперь решил взять на себя всю ответственность.
Один из двух чиновников, до того молча присутствовавший при нашем разговоре, задал лишь вопрос, на который мне уже намекал Панцингер и который явно беспокоил гестапо.
Имелись якобы веские данные считать, что Харро до своего ареста через посредников переправил за границу совершенно секретные документы. До сих пор Харро отказывался давать какие-либо показания, и чиновник спросил, не намерен ли он теперь что-либо сказать по этому поводу.