Выбрать главу

В сопровождении своего племянника, доктора Тённиес, проживавшего в Берлине, мать Харро отправилась по указанному адресу. Вот что впоследствии она рассказала:

«…Я очень скромна изложила ему свою просьбу, на что Редер ответил мне:

— Я должен сообщить вам, что в отношении вашего сына и его жены вынесен смертный приговор и в соответствии со специальным приказом фюрера от 22 декабря он приведен в исполнение. В связи с особо тяжким характером преступления фюрер заменил расстрел повешением.

Я вскочила и крикнула:

— Это не правда, вы не должны были этого делать…

Редер сказал:

— Вы так возбуждены, что я не считаю нужным разговаривать больше с вами…

После нескольких минут молчания я сказала:

— В гестапо заверили меня, что не будут приводить приговор в исполнение до конца следующего года. Как же можно было нарушать слово?

Редер ответил мне:

— На этом процессе так много лгали, что одной ложью больше, одной ложью меньше — это не так уж страшно…

Я попросила Редера о выдаче тел Харро и его жены, но он отказался сделать это. Мы не могли также получить что-либо из вещей на память о Харро.

— Его имя должно быть вычеркнуто из памяти людей на все времена. Это дополнительное наказание, — говорил Редер.

Всячески понося и оскорбляя его имя, он пытался исказить тот образ Харро, который мы носили в сердце. Когда я попыталась энергично возразить против таких заявлений, Редер угрожающе воскликнул:

— Я обращаю ваше внимание на то, что вы находитесь перед одним из высших чинов имперского военного суда и будете полностью нести ответственность за нанесенные оскорбления.

Когда мой. племянник пытался выступить в роли посредника, Редер очень грубо обрушился и на него, повторив, что его слова никто не может подвергнуть сомнению.

Затем я спросила, есть ли последнее письмо от Харро. Редер ничего не ответил на мой вопрос, но другой присутствовавший при этом чиновник, видимо проявлявший к нам какое-то сочувствие, молча протянул мне запечатанный конверт, в котором, как оказалось позже, был последний привет Харро. Затем Редер заставил меня и моего племянника подписать заявление, обязывающее нас хранить абсолютное молчание о смерти наших детей и всех этих делах. Нас предупредили, что в противном случае мы будем сурово наказаны.

А когда я сказала, что смерть осужденных не удастся долго скрывать, и спросила, что мне отвечать тем, кто меня спросит о Харро, Редер ответил:

— Скажите, что ваш сын умер для вас…»

В августе 1946 года Грета Кукгоф, жена казненного писателя-коммуниста, писала родителям Харро Шульце-Бойзена:

«…Я видела последний раз Харро в подвале на Принц- Альбрехтштрассе, очень бледного, прямого, напряженного как струна, с тем выражением во взоре, которое свойственно людям, уже пережившим свою личную смерть, неминуемо стоящую за их плечами…

…Для него годы нацистского господства не были годами ожидания, а были наполнены борьбой за светлое будущее…»

Далее Грета Кукгоф рассказывала, что обвиняемые держались мужественно и Харро Шульце-Бойзен и Арвид Харнак даже на процессе и в тюрьме были теми, вокруг которых группировались антифашисты, осужденные на смерть.

Господин Редер ошибся. Имя Харро Шульце-Бойзена и его товарищей, павших в борьбе против фашизма, не удалось вычеркнуть из памяти немецкого народа. Подвиг отважных и стойких борцов будет жить вечно!

Нацистский судья Редер, который несет главную ответственность за казнь членов организации Шульце-Бойзена — Харнака, в одной из книг, опубликованной в Западной Германии, опять поносит Харро Шульце-Бойзена как изменника родины. Убийца Редер, виновный в преступлениях против человечества, избежал суда и живет в Федеративной Республике Германии как почетный буржуа, получая высокую пенсию.

Военные преступники, недобитые нацисты и неонацисты называют изменниками родины людей, которые в подлинном смысле слова были истинными немецкими патриотами. История со всей очевидностью доказала, что поддержка героической борьбы Красной Армии немецкими антифашистами находилась в полнейшем соответствии с интересами немецкой нации.

В тяжкий и трудный для мира час они выбрали верный путь и мужественно прошли его до конца. Именно поэтому действия этих антифашистов, относящиеся к выдающимся эпизодам немецкого Сопротивления, достойны того, чтобы о них было рассказано более подробно, чем это имело место до сих пор.

В. Петров В. Миронов

ЗА ЧАС ДО АРЕСТА

1

Они шли по вечернему городу. По пустынной улице, ведущей прямо к вокзалу. Подошвы скрипели на покрытых изморозью булыжниках. Черные дома и черные деревья смыкались над головами. Изредка, навстречу им или обгоняя, проходили патрули.

Милка быстро определила — «хвоста» нет. Еще не выследили? Или уже ждут на вокзале? А может быть, за тем углом?.. Не надо распускаться. Сейчас ей нужно быть спокойной больше, чем когда-либо раньше.

Уголками глаз она взглянула на мужа. Гино неторопливо шагал рядом, поддерживая ее под локоть. В другой руке у него был маленький чемоданчик.

Они шли и молчали. Они и вообще-то были малоразговорчивы. А за эти годы научились понимать друг друга, часами ведя молчаливые диалоги. Если она сомневалась, смотрела ему прямо в глаза. В них читала одобрение или укор. Сейчас Милка думала: плохо, что не нашли пистолета, который куда-то упрятал Михаил. Перерыли весь дом, но не нашли. И теперь Гино безоружен. Здесь, на улице, или на станции, или в поезде его смогут взять голыми руками.

Милка думала: он мужественный человек, ее Гино. Уж она-то знает, сколько душевной борьбы потребовало от него это решение. Удивительно: то, что другим могло бы показаться трусостью, на самом деле — и для него, и для нее — проявление настоящего мужества. Ему было бы во сто раз легче поменяться местами с ней. Но за свою работу он отвечает перед партией и Красной Армией. Для него она превыше всего, и только этим он может соизмерять свои поступки и решения.

Они приближаются к вокзалу. Гино останавливается:

— Ты поедешь со мной.

«Не выдержал». Она поворачивается к нему, смотрит ему в глаза:

— Ты поедешь один.

Он прижимает ее к себе:

— Я не могу тебя оставить.

Она не отстраняется. Шепчет ему:

— Мы же решили.

Они решили: утром Милка предупредит жену Михаила о провале и сразу же выедет следом. Они стоят, прижавшись друг к другу, и молчат. Ей незачем обманывать ни его, ни себя: может быть, ей действительно удастся разыскать Надю и благополучно уехать из Пловдива. Но надежды мало. Их группа в Варне арестована. С часу на час, с минуты на минуту гестаповцы могут оказаться здесь — если раньше еще не выследили (если кто-нибудь из варненских товарищей дрогнул на допросе). И тогда это последние их минуты вместе…

Когда она поняла, что укрыться вдвоем здесь, в Пловдиве, им негде, она решила: уедет Гино. У него сохранились связи в Софии с руководством ЦК, о которых знает только он. Гино — виртуоз радист и мастер по монтажу передатчиков. Он один знает резервный шифр для связи с Центром. Он нужнее. Поэтому прежде всего он и должен уйти от гестапо.

— Мы уедем вдвоем, — ответил он на ее доводы.

Милка спокойно и логично объяснила: пока не предупреждена жена Михаила, они уехать не могут. Они не имеют права терять ни минуты. Последний поезд в Софию в 21.00. Она задержится до утра. К тому же в квартире ничего не осталось, рацию и шифр они уничтожили.

А он должен уехать. Он уедет к ее матери. О том, что у нее в Софии живет мать, знают только он и она. Там он будет в полной безопасности. А Милка приедет следом.

Она умолчала о последнем аргументе, самом важном: если гестаповцы нагрянут, а их обоих не будет, они блокируют все поезда и дороги — и их непременно найдут. А если она останется, она примет удар на себя, попытается их обмануть, направить по ложным следам. И тогда он успеет скрыться.