- Я искала тебя, - это прозвучало почти жалобно. – Ещё младенцем меня отдали в приёмную семью…
-…ничего удивительного, - резко перебила её Кэтрин, - для них ты, как и я, была лишь позором, не больше.
-…но я всегда знала, что я им не родная, - как ни в чём не бывало, продолжила вампирша. – Когда я выросла, я дала себе слово, что найду свою настоящую мать. Я шла за тобой по следу много лет, Кэтрин, но, когда ты стала вампиром, поняла, что и для меня теперь только один путь, если я хочу однажды тебя настичь. Но ты всегда ускользала от меня в тот самый момент, когда я думала, что вот-вот встречусь с тобой лицом к лицу. Что ж, - её губы коротко дёрнулись в кривой усмешке, - убегать ты всегда умела, верно?
- Верно. Ну, Надя, а что дальше? Ну нашла бы ты меня и – что?
Вампирша опешила от резковатой прямоты Кэтрин. Но Пирс не могла больше сдерживаться: этот вопрос неотступно мучил её всё время после признания Нади. Ей сложно было признать, что эта взрослая, сильная, красивая женщина перед нею – её дочь. Наде, наверное, было даже больше лет, чем было Кэтрин на момент обращения. И Пирс просто-напросто не знала, как себя с нею вести: раскрыть ей объятия, приласкать, как сделала бы это она, если бы Надя была всё ещё маленькой девочкой, девушка не могла; а оттолкнуть собственного ребёнка было почти невозможно после многих и многих лет бесплодных поисков. Но, представив всего на миг, что значит наблюдать за замедленной агонией без какой-либо надежды на улучшение и не иметь никакой возможности помочь, она без труда решила оставить Надю. Ведь именно это ждало бы её, если бы Кэтрин попробовала бы воссоздать хоть подобие обычных отношений матери и дочери: она ведь была смертна и рано или поздно ушла бы из жизни, а Надя была бы вынуждена наблюдать за этим и снова потерять мать. Нет, наверное, она была не лучшей матерью на свете, но такого не пожелала бы никому, особенно своей дочери.
- Знаешь, - старательно прикидываясь абсолютно безразличной, начала Кэтрин, - возможно, когда-то я и хотела найти тебя. Нет, правда, очень хотела. Я мечтала об этом день и ночь, я сделала всё, на что только была способна. Но… - она развела руками. Надя смотрела на неё во все глаза, и, на свою беду, Пирс видела перед собой не вампира, а только лишь маленькую растерянную девочку. – А потом мои мысли были заняты только одним: как бы выжить. Мои воспоминания о тебе, о том, что произошло, постепенно тускнели. Я прожила не одну жизнь, Надя, как и ты, я встречала на своём пути сотни людей…кого-то любила, кого-то ненавидела, но все они рано или поздно уходили, становились поблёкшими воспоминаниями. Это же случилось и с тобой, - произнося эти колючие слова, Кэтрин упорно избегала смотреть на вампиршу. – Ты жила в моём сердце и в моей памяти дольше других, но ничто не может быть вечным. Я не вижу в тебе свою дочь. Я верю тебе, но ничего, совсем ничего не чувствую. Я даже не знаю, что должна чувствовать мать, понимаешь? Не помню. Я не знаю, как я должна вести себя с тобой, но не могу заставить себя лицемерить. Только не с тобой, - если бы Надя знала её лучше, то непременно поняла бы, что именно это и было самым ярким знаком того, что дочь была всё же небезразлична ей. Но вампирша, к счастью, этого не знала. И Кэтрин, набрав в грудь побольше воздуха, выпалила: - так что нам лучше сделать вид, будто мы вовсе не встречались, и этого разговора не было. Ладно? Так нам обеим будет проще.
Снова ложь. Ей проще точно не будет. Да и Наде едва ли – в карих глазах вамприши стояли слёзы, взгляд полыхал обидой и чем-то очень похожим на ненависть. Кэтрин криво усмехнулась: что ж, лукавить она пока ещё не разучилась. Теперь-то она могла быть уверенной, что Надя не станет искать с нею встречи – никто не захотел бы иметь дело с тем, кто ранил его так сильно, как Кэтрин ранила свою дочь.
- А я думала, что ты такая только с теми, кто тебя ненавидит, - глухо произнесла она, и яд чувствовался в каждом её слове. Кэтрин вопросительно подняла брови, но Надя объяснять ей ничего не собиралась. – Но ты просто такая: лживая, злая, бесчувственная. Ты даже не представляешь, на что я шла, чтобы сейчас оказаться с тобой в этой комнате. Но тебе плевать, не так ли? Плевать на всё, что не касается тебя лично. Что ж, я буду брать с тебя пример. Гори в аду, Кэтрин Пирс.
Девушка скривила губы в горькой усмешке: всё-таки Надя была похожа на неё даже больше, чем Кэтрин предполагала. И пусть от ядовитых слов дочери сердце у неё нестерпимо щемило, свою роль она должна была достойно доиграть до конца.
- Так, может, освободишь меня? Мой ад точно за пределами этой комнаты.
Надя отвернулась от неё, какое-то время помолчала. А Пирс молча молила её поскорее дать ответ, потому что с каждой секундой пребывания рядом с Надей, решимость Кэтрин всё больше таяла. Но, наконец, Надя выплюнула:
- Иди, куда хочешь. Видеть тебя не могу, - но тут же добавила как будто бы просяще, примирительно: - Сайлас всё ещё охотится за тобой.
Пирс невесело усмехнулась.
- Пускай. Он не первый, - тихо буркнула она.
Больше Надя не произнесла ни слова, а Кэтрин не заставила просить себя дважды. Выйдя из комнаты, она тихонько притворила за собой дверь, на негнущихся ногах спустилась по лестнице, вышла из полумрака маленькой гостиницы на неожиданно яркое для осени солнце и лишь здесь позволила себе обессилено сползти по холодным, выкрашенным в издевательски-яркий синий кирпичам стены.
***
Едва войдя в дом, Елена почувствовала, что её нет. Слух молодого, охочего до живой человеческой крови вампира всё ещё чутко реагировал на каждое сердцебиение и дыхание, но сейчас она слышала лишь молчание замершего сердца Деймона да еще ленивый шелест переворачиваемых листов старой книги – и больше ничего. Она прислушалась, лучше, лучше, кажется, даже принюхалась, ожидая хоть так уловить запах бегущей по венам крови и терпких духов Кэтрин. Ничего. Взлетев по лестнице вверх, она застыла в дверях спальни Деймона, увидев вампира, полностью ушедшего в чтение.
- Ты говорил, что не отпустишь её.
Вампир как будто бы даже подскочил на своём месте от неожиданности. Надо же, он даже не слышал её торопливых шагов. Обернулся, слепо моргнул, присматриваясь к возлюбленной – отмечая, что это именно Елена, ведь теперь так легко запутаться – захлопнул книгу и расплылся в улыбке. Он ещё не понял.
- Ты говорил, что Кэтрин всегда будет при тебе, - слова эти давались Елене тяжело: ей совсем не улыбалось, что её злейший враг денно и нощно торчит рядом с её парнем. Но таков был план Деймона, и, наверное, он смыслил во всём этом побольше, чем она. – И отпустил.
Кажется, он начал что-то подозревать: голубизну его глаз заволокло мрачной тучей, брови сошлись на переносице, улыбка померкла, длинные пальцы сжались в кулак. Медленно, осторожно он проговорил:
- Джереми должен присматривать за нею.
Теперь настал черёд Елены хмуриться.
- Джереми не должен быть при ней стражем, Деймон. У него должна быть своя жизнь: школа, друзья, девушки… Почему, собственно, мой брат должен караулить эту сумасшедшую? – голос её звучал отрывисто, резко, пронзительно.
- Потому что эта сумасшедшая может быть нам полезна. Я ещё пока точно не знаю, как именно, но уверен, что Кэтрин нам ещё пригодится. И потом, Мэтт сменяет Джереми, когда приходит время.
Гилберт вздохнула. Это была не лучшая идея – указывать Деймону на его ошибки, но она знала его достаточно, чтобы понимать, что после он сам поймёт, где промахнулся, и жутко разозлится, станет злословить и сыпать ядовитыми ударами по самому больному, а это было не то, что нужно сейчас семье Сальваторе.
- Но ведь её всё равно здесь нет. Как и Мэтта. Как и Джереми.
Рука вампира потянулась к телефону. Одного за другим он набрал обоих парней, но ни один из них действительно не видел сегодня Пирс. Приходилось признать, что Елена права: он её упустил. Положившись на слабость и человечность Кэтрин, он утратил бдительность, забыл, что даже поверженная, Кэтрин всегда остаётся самой собой – вёрткой, хитрой, всегда готовой безжалостно ударить. Вот она и воспользовалась тем, что он позволил себе расслабиться, и удрала. Впрочем, что-то в этой истории всё же не давало Сальваторе покоя. Спустя минуту молчаливых размышлений, он, наконец, понял, что именно: единственной вещью, которую Кэтрин Пирс ценила больше своей свободы, была её жизнь. А, несмотря на всю ту неприязнь между ними, единственным местом в целом мире, где Кэтрин ещё была в безопасности, был этот дом.