Вчера она, в самом деле, спасла жизнь его брату. А до этого она спасла и его, наплевав на опасность для самой себя, шатко балансируя на границе жизни и смерти. Её готовность к самопожертвованию тогда поразила Стефана, ведь он всегда предполагал, что, себялюбивая, она любой ценой будет стремиться к сохранению собственной жизни, сколько бы ей ни осталось. Её предсмертная записка, её шаг в пустоту с часовой башни ратуши, её попытка вытащить его из пучины его страхов, забравшись к нему, наполовину обезумевшему, в сейф перевернули всё представление Сальваторе об этой девушке. Он ошибся. Она готова была отдать свою жизнь ради того, чтобы вырвать Стефана из цепких лап кошмаров и боли. Она одна. И это перевернуло весь мир Стефана Сальваторе. Вернее, заставило его принять всё то, что уже давно теплилось где-то в его сердце, проникая под кожу, в разум, в душу, с током крови, с каждым глотком воздуха. Все барьеры, которые он так упорно воздвигал вокруг себя, рухнули в одночасье, обнажая такую неотвратимую правду: он любил её. Любил по-прежнему или снова – это не имело значения. Лишь его чувства, на которые он не имел права после всего, сейчас были важны. Эта девушка… сколько боли она ему принесла! Он помнил эту боль, страдания и прежнюю любовь, над которой она посмеялась. И страстно желал отомстить ей много лет до того, как она оказалась в его доме, слабая и беззащитная.
Теперь-то он понимал, каким глупцом был. Понимал, что та рвущая сердце ненависть была лишь отголоском любви, которую он всё ещё испытывал к Кэтрин. Но он не должен был любить её. Это значило предать брата, семья, самого себя. Это значило забыть, какой Кэтрин Пирс может быть на самом деле, а забыть это – означало снова поставить себя под удар. Этой ночью он совершил самую большую ошибку в своей жизни, но повторять её он больше не собирался. Нужно было покончить с этим, пока ещё была такая возможность, иначе он рисковал попросту потерять себя. Он должен был сейчас подняться с постели, уйти из комнаты, из этого дома и не возвращаться, пока Кэтрин будет оставаться в особняке Сальваторе, потому что одного её взгляда будет достаточно, чтобы вся его оборона пошла прахом.
Стефан хотел бы не двигаться, не будить Кэтрин – остаться в этом мгновении умиротворения и примирения с самим собой навсегда. Но это было чуть менее сложно, чем принять свои чувства к ней. Он хотел бы, чтобы у него было время собраться с мыслями и придумать выход из сложившейся ситуации, который бы не сделал слишком больно ни ей, ни ему. Если такой существовал. Но на разрешения противоречий между разумом и чувствами могли уйти десятки и сотни минут, а этого времени у него не было. А, если бы и было, его, вероятно, не было бы достаточно. Сколько времени нужно, чтобы вытравить из сердца любовь?
Инстинкты, жившие в Кэтрин, были невероятно сильны и остры: кажется, даже лёгкого шевеления Стефана было достаточной, чтобы разбудить её. Ритм дыхания девушки изменился, она заворочалась, просыпаясь. Вампир притворился спящим, но не был уверен, что она поверит ему. Это было по меньшей мере глупо, но давало ему несколько спасительных мгновений форы, прежде чем ему нужно будет объясниться с нею и оттолкнуть её навсегда. Невесомое прикосновение пальчиков Пирс к его плечу обожгло внутренности Стефана огнём, которого он боялся больше всего – это пламя готово было пожрать всё его самообладание и решимость. Понимая, что больше притворяться нет смысла, мужчины открыл глаза и повернулся к Кэтрин. Стефан не знал, что она увидела в его лице. Но Кэтрин тут же отдёрнула руку и нахмурилась, закусив нижнюю губу. Без её прикосновений вдруг пришло чувство пустоты и какой-то утраты. Они лежали рядом, на расстоянии одного вздоха, одного прикосновения – и всё же никогда ещё они не были так далеки друг от друга.
- Не молчи, - вдруг попросила она. Голос Кэтрин был глухим, незнакомым; в нём больше не было тех искорок, что так манили его своей игривостью. – Скажи что-нибудь.
Стефан сглотнул. Им не впервой было лежать вот так, в одной постели, и всё же сейчас всё было совсем по-другому.
- Что? Что ты хочешь, чтобы я сказал? – свой собственный голос он тоже не узнавал. Словно проснулись они с Кэтрин совсем другими людьми, не теми, что вчера поддались своей страсти. А, может, так и было? Огонь в камине погас, рождественская ночь прошла, и то, что казалось правильным и таким необходимым ещё вчера, сегодня, в тусклом свете утра обрело уродливые, гротескные черты.
Он слышал, как она кашлянула, словно возвращая себе способность говорить. Он смотрел в потолок, но краем глаза мог видеть лицо Кэтрин – лицо, которое являлось к нему в кошмарах и самых сладких мечтах; лицо сосредоточенное, замкнутое, отстранённое. Ещё несколько минут назад она была с ним, а теперь Стефан её потерял, только лишь задумавшись над правильностью того, что они совершили. Вчера и все дни до того Кэтрин позволяла ему видеть себя настоящую, не скрывая ни радости, ни горя, ни ненависти, ни любви, ни слёз, ни смеха; всего мгновение назад у него всё это было; сейчас рядом с ним была кукла, робот, чьи чувства были тщательно отрепетированы, продуманы, выверены до последнего дрожания мимических мышц.
- Что-нибудь, - и всё же настоящая Кэтрин прорвалась сквозь лёд этим едва уловимым дрожанием голоса, - что любишь или не любишь, что сожалеешь или, наоборот, только и мечтал об этом. Что уходишь или остаёшься, или что я должна уйти. Не молчи. Ненавижу, когда молчат.
А Стефан ненавидел себя за это молчание. Но его язык словно к нёбу присох. Некоторое время они лежали в полной тишине, лишь дыхание Кэтрин нарушало её – а вампир и не дышал даже. Не дождавшись ни слова от него, девушка поднялась, собираясь уйти, но Стефан схватил её за руку, останавливая. Он не знал точно, что будет делать, что должен сделать, но не мог позволить всему закончиться так, среди молчания и неприязни. Пирс оглянулась на него через плечо, прижимая простынь к груди, скрывая так хорошо изученную им наготу, и показалась вампиру невероятно хрупкой и беззащитной. Он напомнил себе, что это впечатление о Кэтрин Пирс обманчиво и свело в могилу уже не одного мужчину.
- Я… прости меня. Я не должен был… мы не должны были делать этого. Я благодарен тебе за всё, что ты сделала для меня. И это правда, - он пристально посмотрел ей в глаза.
Кэтрин моргнула, в секунду разрывая этот контакт.
- То есть это, - она усмехнулась, и эту усмешку нельзя было назвать приятной, - была лишь благодарность, Стефан? Акт жалости к умирающей, да? Мне стоило догадаться, что по доброй воле ты никогда не выберешь меня, что бы я ни сделала. Ведь так? Так?!
- Кэтрин…
Девушка наклонилась к нему так, что тёмные пряди защекотали кожу Стефана. Одурманивая. Снова.
- Скажи, что эта ночь была ложью, - жарко зашептала она. – И твои поцелуи, и слова… Я могу сказать за себя: всё было правдой. Всё, до последнего слова. Я люблю тебя, Стефан. Это такая малость, правда? Это не слишком льстит тебе – любовь такой, как я. Верно? Скажи, что ты видел во мне Елену, скажи, что ты любил её… - он промолчал, и на губах её расцвела победная улыбка. – Нет. Ты любишь меня, но по какой-то причине не признаешь этого.
Стефан вдруг отпустил её руку и резко сел на кровати. Как она могла так хорошо разгадывать его душу?! Он думал, что держит своё сердце на замке, но эта девушка вскрывала его одним движением руки. Блеск тёмных глаз сулил счастье, но Стефан был осторожен: он знал, что слишком сильно рискует угодить в её полную власть. Но и лгать под этим искрящимся взглядом он тоже не мог. Вампир отвернулся, не в силах больше смотреть на Кэтрин. Все убеждения сейчас не работали. Все чувства обострились. Он должен был сказать ей… Причинить боль и Кэтрин, и себе самому, но эта боль была сродни ампутации – исцеляющей.