– Так вот, тот тип на БМРТ… Трус он был, да и человек довольно подловатый… Хотя страшно закаты обожал, на солнце любил смотреть, когда оно в море опускалось, и чтоб ветер волосы ему трепал. Прямо балдел от счастья. Очень он себе нравился, хотя как человек был невысокого пошиба. На берегу, в городе, на материке это не так заметно, а в море – сразу. Люди это видят, понимают, а собаки чуют. Вот и мой Злодей того типа раскусил раньше нас всех… Ну а рыбаки – ребята простые… Едва собака на него залает – смех… Так он не придумал ничего лучше, как собаку утопить. По ночам он иногда звездами любовался, вот и выбрал момент… Подлый тип, верно?
Лавров промолчал.
– Правда ведь подлый тип? – повторил свой вопрос Леха, не спуская глаз с Лаврова.
– Да… конечно…
– Что «конечно»?
– Подлый… тип… – с трудом сказал Лавров.
– Вот и я говорю. И ребята то же самое говорят. До сих пор. И ты, оказывается, с ними согласен… Ведь согласен?
– Конечно.
– Ну ладно, – удовлетворенно вздохнул Леха. – Идемте, ребята, – и он направился к двери. Но опять остановился. – Слушай, строитель, если ты когда-нибудь выйдешь в море, не вздумай выбрасывать собаку за борт. Не надо. Я, например, никогда не выбрасываю… собак… за борт. Хотя знаю некоторых… с которыми стоило так поступить. Согласен? Спрашиваю – согласен?
– Д…да… – выдавил из себя Лавров.
– Ну, будь здоров, – сказал Леха и вышел, уже не оглядываясь.
– Всего, строитель, – попрощался Коля.
– Гарун бежал быстрее лани, – процитировал Славик и аккуратно закрыл за собой дверь.
Лавров бросился было следом, чтобы запереть дверь, но остановился, бессильно опустив руки, опустошенно подошел к окну и опять увидел далеко в море одинокие огоньки судов. Он представил себе, как разрезают они сейчас волны Татарского пролива или Японского моря, как смотрят там ребята на огни проплывающего мимо города, и вдруг невольно на какую-то секунду вновь ощутил в своих руках живое, бьющееся тело собаки, ее протяжный, затихающий, удаляющийся визг, внезапно оборванный слабым, невидимым всплеском у высокого борта.
– Помнит, значит, меня Леха, – проговорил он негромко. – Не забыл, значит…
Неприятное, гнетущее чувство в душе все росло, Лавров не мог понять, в чем дело. Он походил по номеру, еще раз умылся под краном, словно на руках у него до сих пор была липкая тина, в которую упал на берегу. Потом спустился в ресторан, посидел несколько минут за столиком и снова поднялся к себе, не дождавшись официанта.
– Противно, – время от времени повторял он. – Противно…
Он уже знал, что в памяти от сегодняшнего вечера останется не розовый свет над морем, не мальчишки, которые так радостно волокли светящихся осьминогов по мокрому песку, и не эти вот слабые огоньки проходящих судов. Запомнится страх там, на пустынном берегу, ощущение тины на пальцах и этот насмешливый, почти забытый взгляд Лехи. Перед собой Лавров не кривил душой и, хотя теперь понимал, что ребята просто припугнули его маленько, наверняка знал – страх запомнится.
А с той путины запомнился собачий визг…
– А еще? Что еще?! – почти исступленно спрашивал себя Лавров, прижавшись лбом к оконному стеклу, охлажденному ночным ветром с моря. Он понимал, что если когда-нибудь ему суждено будет вернуться на материк, то от этих лет, от этих мест в душе останется не чистое, возвышающее волнение, не мерцающий воздух Невельска, не лиловая полоска Японии на горизонте, не горные ручьи Шикотана, заменявшие местным жителям дороги, – останется в душе собачий визг. И от этой мысли такая горечь охватила все его существо, что на свое темное изображение в окне он посмотрел сочувственно и даже с уважением.
В эту ночь ему почему-то снились куры, заколоченные в деревянные ящики, в которых обычно их возят на базар. Куры кудахтали, перебирали когтистыми ногами, хлопали грязными крыльями и сквозь щели в ящиках смотрели на Лаврова круглыми немигающими глазами. И были в этих глазах настороженность и ожидание. Они чего-то ждали от него, он знал даже, чего именно, но, когда проснулся, вспомнить не смог.
Подойдя к окну, Лавров увидел залитое солнцем белесое море, а невдалеке от берега сивучей – их головы торчали из воды черными пнями.
– Надо же, – сказал Лавров. И пошел умываться.
СОЛНЕЧНЫЙ ПОЦЕЛУЙ
Когда подошла третья неделя без солнца, Андрей почувствовал, что выдохся. Какая-то гнетущая усталость сковывала не только движения, но даже мысли, желания. В такие дни Андрей напоминал боксера, который потерял силы, тянет время, повиснув на кулаках противника. Он пытался исправно выполнять свою работу, но его хватало лишь на то, чтобы вовремя прийти в редакцию. Он почти не видел людей, с которыми ехал в автобусе, не замечал домов, мимо которых проходил, не ощущал ни погоды, ни времени суток. На душе была засуха, а вокруг простиралась пустыня, хотя рядом могли смеяться, рядом шумели на ветру листья, гудел басовитый прибой. И тогда Андрей шел к заву и отпрашивался в командировку.