– Будут у вас слезы стеклянные.
И добавила почти ласково и задумчиво:
– Чмо ученое.
Растерявшийся долговязый не нашел, что на это сказать, а бабка Наталья тем временем шагнула к себе и затворила дверь. Долговязый плюнул с досадой и захлопнул дверь тоже.
– Кто там? – спросили его. Долговязый взял со стола бутылку пива, отхлебнул и сердито рявкнул:
– Дверью ошиблись!
Павел Петрович понял, что ждать больше нечего и решил подумать о странных словах старухи потом.
Затихшая было компания снова затянула обсуждение чего-то там цвета «металлик», как вдруг громыхавший на подоконнике магнитофон неожиданно хрюкнул и «Раммштайн» сразу потерял былую силу, зазвучав как-то глухо и невнятно, а через секунду и вовсе смолк, и из него потянулась к потолку сизая струйка дыма. Комнату затопила оглушительная тишина. Все смотрели на скончавшийся магнитофон.
– П…ц, – громко сказал кто-то, и это были последние слова, произнесенные в тишине.
Сначала лопнула бутылка, которую все еще держал долговязый. Он охнул, отпрянув назад, и с грохотом врезался в стол. На полу расползалось пенное пятно. Девица, мечтавшая о «мини-юбке на переднем сидении», тоже держала бутылку, с которой через секунду случилось то же самое. Мечтательница взвизгнула и вскочила на ноги. Дальше принялись лопаться бутылки, стоящие на столе и на пол желтоватым пенным потоком полилось их драгоценное содержимое. Одуряющее запахло солодом. На ноги повскакали все и теперь в ужасе смотрели на происходящее. После того, как к общему потоку присоединилась «Столичная», дольше всех остававшаяся в стеклянном плену, тонко взвизгнуло и осыпалось зеркало, до недавнего времени украшавшее шкаф. После него раскатисто засмеялся сервант, задорно брызнув, будто слюной, своими раздвижными стеклами и полкой. Потом громко, одно за другим, стали рушиться оконные стекла.
Компания зачарованно молчала, синхронно поворачивая головы к очередной стеклянной жертве.
После того, как в «большой» комнате рамы были освобождены от стекол, стало слышно, как неведомый вирус разрушения принялся буйствовать в комнате поменьше. Никто из теперь уже трезвых как стекло студентов не двинулся с места. По звукам, доносившимся из комнаты, каждый безошибочно определял, что именно прекратило свое существование в данный момент. После очередного хлопка все хором шептали:
– Окно… форточка… окно… ваза… «клинское»… два… три…
Воцарилась небольшая пауза.
– Все… Больше нечему, – шепотом изрек кто-то и словно в ответ из комнаты донесся сдавленный «дзынь». Все удивленно переглянулись, а долговязый разочарованно выдохнул:
– «Гжелка». Нашел, падла…
Тем временем эпидемия переместилась на кухню: в холодильнике глухо лопались припасенные впрок бутылки. И тут одна из девиц, очнувшись от ступора, тихо спросила:
– Нашел? КТО?!.
Все молча переглянулись. На кухне скоро все стихло и наступила вязкая тишина. На полу шипело пиво, смешиваясь с водкой, в тысячах осколках искрился свет от люстры, а со стены всю эту вакханалию сдержанно и привычно приветствовал тов. Сталин.
И тут погас свет. Наступившая темнота немедленно была наполнена пронзительным девичьим визгом. Одуревшие от страха студенты повалили в коридор, давя друг друга, и через несколько секунд затопали вниз по лестнице.
Павел Петрович удовлетворенно осмотрелся и вспомнил про «стеклянные слезы», которые посулила долговязому бабка Наталья. «Знала, ведьма», – восхищенно подумал Павел Петрович и приблизился к вождю, тянущему ввысь руку на репродукции, будто благословляя все, что только могло произойти на этих скудных метрах. Картина качнулась и обрушилась на паркет, открывая размашистую надпись на обоях: «Продали Россию, москали загребущие!» Чуть ниже и гораздо мельче было выведено, похоже, той же отчаявшейся рукой: «Зинка курва, верни трёху. Убью!» «А квартирка-то и впрямь проклята», – подумал Павел Петрович.
Накрыв дребезжащий будильник пухлой ладошкой, Павел Петрович неловко слез с диванчика и, тяжело вздыхая, отправился в ванную. Освежившись и тщательно причесав редеющие день ото дня волосы, он оделся и позавтракал, тщательно сдерживая аппетит.
Проведя рукой по своему выдающемуся животу, Павел Петрович смущенно вздохнул, плотно затворил окно в комнате и, подхватив любимый старый портфель, открыл входную дверь.
Выйдя из подъезда, Павел Петрович увидел участкового Губина, скучающего на свободной пока от бабушек скамейке.
– Здравствуйте, Николай Степаныч, – добродушно наклонил голову бухгалтер.