Я поискал мать, но ее нигде не было поблизости.
Хорошо.
Сегодня мне нужна была только молодежь.
Когда моя тень добралась до маленького олененка, я схватил его одним ударом, затягивая кольца вокруг его ног и туловища, чтобы он не мог убежать. Он забился в панике, и Мэй зашевелилась в моих руках, услышав звуки.
— Тебе нужна та же энергия, которая питает тебя. — сказал я, изо всех сил стараясь объяснить.
Даже когда я знал, что она воспримет меня как отвратительного монстра, я все равно надеялся.
Может быть, однажды она простит меня за то, каким я был.
— И лучше, когда он молод. В молодом существе гораздо больше жизненной силы. Все эти годы, весь потенциал, накопленный внутри, созрел для того, чтобы им воспользоваться. После этого тебе несколько месяцев не придется есть, Мэй, и ты по-прежнему будешь прекрасно себя чувствовать.
— Но что... — начала Мэй и замолчала, когда мы свернули за поворот.
Вот он, олененок, которого связала моя тень. Он ждал на обочине тропинки, подавленный и дрожащий, глядя на нас своими большими влажными глазами.
— Нет. — прошептала Мэй, дрожа совсем как малыш. — Нет, Вирджил, ты не можешь...… Это ребенок!
— Прости. — сказал я неумолимо. — Ты умрешь, если я тебя не накормлю. Я объяснил. Если ты хочешь избежать этого в будущем, Мэй, тебе просто нужно начать есть. Но сегодня это необходимо.
При моем приближении олененок вздрогнул и повернул свою тонкую шейку, чтобы посмотреть вверх. Его шерстка была нежно-коричневой, спина в пятнах, все тело идеальной формы.
Он был здоров, в нем бурлила жизненная сила, и теперь я даже не мог представить, что он умер бы зимой.
Он мог бы выжить.
Но я не собирался этого допускать.
— Нет, Вирджил, пожалуйста! — Мэй закричала, когда я еще сильнее обвил олененка, укрывая его в своей тени так плотно, так успокаивающе, что он расслабился. — Я буду есть! Обещаю, я буду! Что бы ты мне ни сказал, я сделаю это, только не…
Я медленно подняла олененка с земли, его глаза закрылись, учащенное дыхание немного успокоилось. Он повис перед нами, окутанный моей темнотой.
Я собрался с духом и пронзил грудь Мэй своей тенью, заставив ее кашлять и скулить, как раненое животное.
— Прости. — сказал я в последний раз, уже оплакивая все, что у нас было вместе. — Это единственный способ.
А потом я выпил. Олененок спал, успокоенный моей магией, контролирующей сознание, поэтому он ничего не почувствовал.
Но Мэй все это видела и чувствовала, потому что должна была. Я отказался кормить ее тайком. Она должна была знать цену.
Жизненная энергия маленького олененка, все эти годы хранившаяся в его теле, просочилась через меня в Мэй, и, по мере того, как это происходило, животное уменьшалось в размерах.
На мгновение появился призрак лани, которой она, возможно, когда-то была, гордой и сильной, но он рассеялся по мере того, как из олененка вытекала энергия.
Это заняло, наверное, минуту, и когда я закончил, от нее остался только хрупкий, крошащийся скелет, покрытый полосками почерневшего меха. Мэй билась и дрожала в моих руках, ее изголодавшееся тело впитывало энергию оленя.
Она закричала от боли, когда ее клетки, привыкшие работать на таком малом количестве энергии, внезапно получили так много энергии. Ее сердце окрепло и забилось с новой силой, ее разум воспламенился от прилива энергии, а пламя в ее груди стало сильным и жарким, как и должно было быть.
Она отяжелела в моих руках, стала более плотной, ее тело восстанавливалось. Оставшиеся шесть лет жизни олененка были бы значительно сокращены, поскольку большая часть энергии была бы потрачена на восстановление организма Мэй, но у нее все равно были бы долгие месяцы, в течение которых ей не нужно было бы есть.
И затем… Мы бы сделали это снова.
Если бы я не напугал ее так сильно, она бы теперь ела без жалоб. Когда с этим было покончено, я медленно опустил оленя на землю и прикрыл его тело упавшими ветками, моя тень проделала всю работу.
Мэй все еще была в моих объятиях, она делала глубокие вдохи, от которых ее грудь расширялась, дрожала и стонала. Ее тело было в шоке, и я делал все возможное, чтобы успокоить ее, вливая в нее спокойствие и тепло, но не слишком много.
Я не хотел затуманивать ее разум или сбивать с толку. Она должна была осознать. Она должна была почувствовать и запомнить все, что произошло.
Когда она затихла, тихо всхлипывая, я повернулся и медленно пошел домой.
Когда мы дошли до развилки, она тихо ахнула и вцепилась в мою куртку.
— Я могу идти. Пожалуйста, отпусти меня.
Отводя взгляд, чтобы продлить момент, когда мне придется столкнуться с ее отвращением, я опустил ее на землю. Она стояла передо мной, и я смотрел на ее тело, избегая смотреть ей в лицо.
Ее кулаки были сжаты, и она не дрожала, несмотря на холод. По крайней мере, в этом я преуспел.