У Констанс были лишь крохи драгоценных мгновений – прикосновение, пожатие руки, поцелуй. Каким бы сильным ни было ее горе, она должна молча носить его в себе. Никто не мог предсказать, что было бы, будь жизнь к ней добрее.
– Констанс, – тихо произнес Филип.
Он, как всегда, был элегантен в своем синем сюртуке с черными лацканами. Но как изменилось выражение его лица! Он казался… счастливым. Он был спокоен, исчезло обычное нервное напряжение.
– Как вы узнали, что я приеду?
– Я получил телеграмму от Джона Брауна из Балморала. Боюсь, вам пришлось нелегко.
– Филип… – Констанс не знала, с чего начать. – Вы прочли мое письмо?
– Да, прочел. Должен сказать, что вы произвели порядочный переполох в благородном Гастингс-Хаусе.
– Простите меня, прошу вас, я не хотела…
– Нет. Вы меня не поняли. – Филип провел рукой по волосам и снова посмотрел на Констанс. – Сначала, прочитав ваше письмо, я был просто в бешенстве. Я топал ногами, пинал столы и стулья, ругался, что-то вопил и грозил свести с вами счеты, ну и все такое прочее.
– Филип. – Констанс осуждающе покачала головой.
– А потом я вышел из дома и решил совершить долгую прогулку. Внезапно меня нагнало старое ландо. В нем сидела Виола. Она тут же взяла на себя роль доброй соседки и все такое прочее. Знаете, Констанс, она совсем не такая, какой вам кажется.
– Неужели?
– Она умеет сострадать, у нее доброе сердце. Она позволила мне выговориться. Я рассказал ей то, что никогда никому не говорил. Я говорил ей то, чего сам не знал, пока не произнес это вслух, сидя в ландо. В итоге в конце прогулки я понял, что влюблен в Виолу и, должно быть, всегда был влюблен. Вы были правы, Констанс. Не знаю, как благодарить вас и в силах ли я отплатить вам за все, хотя бы через миллион лет. Вы были правы.
– Я так рада за вас, Филип. Искренне рада.
– Кажется, все довольны и рады, кроме Диши. Он ворчит, но не так, как прежде, и гораздо меньше, чем в конце его последней помолвки с Виолой.
– Как хорошо! – с трудом улыбнулась Констанс.
– Да, хорошо. А как у вас, Констанс? Как я могу помочь вам? Я сделаю все, что могу.
– Не знаю. Думаю, я подыщу себе место.
– Гувернантки?
– Это все, что я умею. Возможно, мне следует вернуться домой.
– На остров Уайт?
– Нет. Мне лучше вернуться домой, в Америку. Я всегда буду вам благодарна за предложение стать вашей женой. Вы и ваша семья были добры ко мне и столько потратили денег на меня. Обещаю вам, что постараюсь вернуть все расходы на мою одежду.
– Констанс, прошу вас, возвращайтесь в Гастингс-Хаус и живите здесь сколько хотите. Вы не должны решать ваше будущее сейчас, именно в этот момент. Отдохните, тогда всё будет видно в ином свете.
– Это верно, Филип. Я все вижу в ином свете. Я должна уехать. Этот поезд идет в Лондон? – Она указала на состав, стоящий на рельсах.
– Думаю, да! Почему вы спрашиваете?
– Мне нужно решить одну проблему в Лондоне, а затем я отправлюсь в Каус и отдохну немного. Надеюсь, миссис Уайтстоун будет настолько добра, что позволит мне побыть у нее несколько дней. После этого я уеду домой.
– Вы не можете вот так взять и уехать. Здесь многим небезразлична ваша судьба. Подумайте, Констанс. Что вы будете делать за океаном? Там у вас нет семьи, друзей. Не спешите, Констанс.
– Там есть много возможностей, как я слышала. Возможно, я уеду на Север, в Нью-Йорк или Бостон. Страна растет, перестраивается. Худшее, что меня ждет, – это участь гувернантки: теперь у людей снова есть возможность нанимать воспитательниц для своих детей. Я так давно покинула родину, возможно, наконец пришло время вернуться домой.
– Констанс, – начал снова Филип, но тут же умолк и отвел ее в сторону. – Зачем вам нужно снова начинать борьбу?
– Это совсем не так, – улыбнулась Констанс. – Просто мне надо вернуться домой.
Филип вернул ей ее сумку.
– Возможно, вы еще передумаете. Если это случится, приезжайте сюда.
– Спасибо, Филип.
– Вы не должны путешествовать одна. Позвольте мне поехать с вами.
– Нет, благодарю вас. Не беспокойтесь. Я закаленная старая дева, Филип. Никто не обратит на меня внимания.
– Где же вы остановитесь, я имею в виду в Лондоне? Вы сказали, что собираетесь сначала поехать туда.
– Я… право, еще не думала, где остановлюсь.
– В Найтсбридже у меня есть дом, рядом с Гайд-парком. У вас найдется листок бумаги?
Констанс вынула из ридикюля бумагу и карандаш, и Филип написал ей адрес.
– Я пошлю телеграмму экономке, она будет вас ждать.
– Спасибо. Вы очень добры, Филип.
– Не надо меня благодарить. Это вы простите меня. У вас есть деньги?
– У меня есть немного. Достаточно, чтобы доехать до Лондона, а затем до Уайта.
– Вот, возьмите. – Филип полез в карман. – У меня есть несколько купюр. Возьмите.
– Нет, пожалуйста, не надо. Учитывая все, мне трудно будет думать, что я что-то вам должна…
– Должны? Вы мне ничего не должны. Я ваш должник и всем вам обязан. Вот, берите. Я настаиваю.
Констанс неохотно позволила Филипу положить деньги в ее ридикюль.
– Спасибо.
– Не стоит благодарить меня. Позвольте мне проводить вас к поезду.
Он молча следовал за ней, а затем помог войти в вагон. Филип передал ей сумку и закрыл дверь купе. Когда поезд тронулся, Констанс вдруг испугалась, что совершила ошибку. Но вскоре улыбнулась. Нет, она все сделала так, как надо, если не для себя, то, во всяком случае, для всех остальных.
Констанс давно не была в Лондоне. Последний раз она приезжала сюда вместе с семейством Уайтстоун, чтобы купить наряды их старшей дочери для ее выхода в свет. За это время, ей показалось, город стал еще грязнее, на улицах стало больше навоза и мусора, а ее одежда, пока она шла по городу, покрылась, словно паутиной, тонким слоем копоти.
В поезде, когда она уже была далеко от Боллсбриджа, Констанс пересчитала деньги, которые ей сунул в ридикюль Филип, и ахнула: целых двести фунтов! Больше, чем ее заработок гувернантки за четыре года. Вместе с деньгами, которые ей дала Виола, если вычесть те, что потрачены на железнодорожные билеты, у нее оставалось свыше двухсот тридцати фунтов.
Это было больше, чем она когда-либо имела в своей жизни.
Сойдя на остановке Кингс-кросс, она наняла экипаж до Найтсбриджа. Экономка радостно встретила ее и объяснила, что приготовила дом к возвращению Филипа. Он скоро приедет в Лондон, потому что начнутся заседания в парламенте.
После беспокойной, почти бессонной ночи и отличного завтрака, к которому она почти не притронулась, Констанс снова наняла экипаж.
В Лондоне было лишь одно место, куда она могла поехать: мастерская Джозефа, место, где он проводил свои эксперименты. Здесь были доказательства того, что он проверял пробы воды и грунта, а не готовил яды, чтобы отравить воду во всех королевских резиденциях. Филип сказал, что это где-то на Ватерлоо-роуд; она должна найти лабораторию как можно скорее.
Путешествие пешком и в экипаже по незнакомым переполненным улицам Лондона затруднялось частыми заторами. Кареты застревали в непролазной грязи, и над головами перепутанных лошадей кричали и переругивались возницы. Уличные торговцы фруктами и прочим товаром, от игрушек до живых котят, своими тележками часто преграждали путь и останавливали движение. Их крики заглушали общий гул и звуки улицы.
На углу играл цыганский оркестр, и толпа, окружив его, слушала плач скрипок, звон гитар и стук барабана, смотрела на танцующих цыганок и веера их широких ярких юбок. Мужчины изображали на лицах насмешливую скуку, а женщины, нагруженные шляпными коробками и свертками, оживленно разговаривали, кивая друг другу накрахмаленными чепцами или оживленно покачивали перьями на своих шляпах.
На углах как вкопанные стояли продавцы газет, не уступая и пяди с трудом завоеванной территории, и выкрикивали заголовки последних новостей. Констанс попросила возницу купить ей три газеты, но ни в одной из них не упоминалось об аресте Джозефа.