Показался "наш" цирк. Опять, едва не касаясь скального гребня колёсами, движемся уже над самим кратером. Пилот Саша оглянулся ко мне, и машет рукой, чтобы бросал багаж. Зуська, товарищ. Если с такой высоты бросить вещи сбросить, то всё разобьётся в щепки. Показываю, чтобы немного снизился. Пилот что-то прокричал в ответ, покачал головой, но все же начал снижение. Ну, ничего, пусть немного посердится. Он тоже должен понимать, что бросать пожитки с такой высоты все равно, что их уничтожить.
Мы зависли практически над самым центром кратера. От его дна, засыпанного черно-серыми обломками базальта, осталось не более 10 метров. Это уже нормально. Высота трёхэтажного дома. Еще бы немного снизиться, и было бы самый раз. Я начал тянуть на себя сложенный сверху самый негабаритный пакет с палаткой, но он не двигался. Наверное зацепился за ниже расположенную печь. Ну, говорил же я шефу, что можно на трое суток обойтись и без отопления. Теперь имеешь себе проблемы.
Придётся открыть дверцу со стороны багажа. Но как это сделать? Ручка вся завалена, да ещё прикручена металлической проволокой, чтобы случайно ничего не выпало за борт. Я вцепился руками в кресло пилота и обеими ногами изо всех сил ударил в дверь. Даже в шуме гудения винтов я услышал треск алюминиевой обшивки. Вдруг я получил довольно болезненный удар по макушке. Так что же это такое делается! Это меня боженька так наказал? Я с удивлением смотрел на красное, искаженное от ненависти, лицо пилота, который, обернувшись ко мне, продолжал неуклюже бить по моей бедной голове свободной от штурвала рукой.
Это было не так больно, как обидно. "Хватит, прекрати меня избивать. Я всё понял "- закричал я прямо в разъяренную морду. Вдруг выражение ненависти на его лице как-то поплыло и превратилось в гримасу ужаса. Вся куча скарба сначала надвинулась на меня, а потом перевалилась в сторону полу разбитых дверей. Ужасно заскрежетало железо. Какие острые зубы впились во все части моего тела. Было больно, очень больно. Такой страшной боли я еще никогда не испытывал. Это нельзя было перенести. А потом пришла благодатная тьма.
На баррикады!
Что же это произошло? Где вертолёт, сумасшедший летчик, черные глыба базальта? Наконец, где спряталась лазурь летнего северного неба. Глаза постепенно привыкали к полутьме. Я увидел серых людей в бушлатах и с матросскими бескозырками, серые доски. В полуоткрытых дверях заржавевшей железной печки поблескивали искорки угольков. Покачивало, и снизу было слышно ритмичное постукивание. Похоже на вагон в поезде. Только мужчины в бушлатах какие-то странные. Кстати, а почему на мне тоже одет бушлат. И это что за штука на ремне? О! Так это же наган.
- Поосторожнее, Степан! Что ты на меня пушку наставил. Приснилось тебе что-то? Это я, Омелько, а не какой-то япошка, или другой бродяга. Подожди, вот сейчас приедем в Читу. Там отогреешь душу, постреляешь.
Я снова закрыл глаза и впал в полусон. Через сонное полузабытье до меня доносились привычные разговоры. Мы ехали вместе в этой же теплушке из японского плена через всю Маньчжурию уже третью неделю, а разговоры оставались всё теми же.
- Бегу я вперёд с выдвинутым штыком. Кричу как все "ура, ура", а оно как рванет. Что-то по голове как ударит, словно кувалдой. Мне на мгновение даже память отшибло. Ну, упал, лежу тихо, гадаю - умер или не умер. Глаза закрыты, темно, по щекам что-то вроде льётся. Открываю глаза, а меня Иван, наш санитар, из фляги поливает. Ну, говорит: "Слава тебе Господи, живой, а то я уже думал, что ты умер". "Да я сам думал, что уже на том свете". "А, - говорит Иван, - туда всегда успеешь. Это тебя только контузило. Видишь, папаха тебя спасла. Здоровый камень тебе достался после взрыва гранаты. Не было папахи, так может и убило бы, а так только шишка осталась и крови маненько".
- А у нас в лагере двое были, что писали. Но после того, как японцы приказали сдать все книги и заметки к коменданту, то один из них все сжёг. А вот другой, по фамилии Новиков, спрятал свою писанину. Я с ним тогда в одной палатке жил, так хорошо его помню. Главное, что никто из наших его не сдал. Хорошим Новиков был человеком. Ученый мужик, но над простыми матросами не заносился. Что-то я его в нашем эшелоне не видел. Может, заболел и не высовывается. Дай Бог ему здоровья.
- А я бы этих жандармов просто бы на ветках развесил. И казаков и офицеров. Мне рассказывал один из Москвы, что они делали с нашим братом на Красной Пресне. Просто лошадьми в снег затаптывали. А тех, кто остался в живых, втихую добивали - закалывали штыками или шашками рубили.
Колеса тукали все медленнее. Похоже, что подъезжали к какой-то большой станции. Сколько их уже проехали: маленьких и больших вокзалов и станций. И везде останавливались: то на час, а то и на 3-5 суток. Все ждали Читу. Еще во Владивостоке к эшелону с демобилизованными матросами Порт-Артура подсели Читинские рабочие. Зимой 1906 года в Чите было неспокойно. Восстало несколько крупных предприятий города: главные железнодорожные мастерские, чугунолитейный завод, механический завод и другие. Практически уже в январе власть в городе была в руках комитета РСДРП. Но положение комитета было довольно зыбко. Поговаривали, что в город приближается большой отряд карательных войск во главе с царскими генералами.
Всё это мне вчера целый день объяснял рабочий-железнодорожник Степан, который подсел в наш вагон на станции Оловянная. Ну, на Оловянной мы быстро шухер навели. Пока меняли паровоз в поезде забежали вместе со Степаном и местными дружинниками на рудник и освободили всех заключенных. Сопротивления никто не оказывал. Начальник гарнизона попытался было схватиться за револьвер, но это был его последний движение перед наглой смертью. Других охранников мы отпустили. Только винтовки отобрали. Правда, опасаюсь, что некоторые из них могут домой не успеть - те на кого освобожденные каторжники "зуб положили".
- Остановка Дерезай. Кому надо вылезай!
Ага, наконец-то, приехали. Ну, вперёд, на баррикады. Мы все дружно выскочили из теплушки на читинский вокзал. Опа! Так нас же встречают с оркестром! Правда, лучше бы накормили. Кроме вчерашних сухарей в карманах бушлата ничего не осталось. Но разберемся, братушки. Да бегу уже, бегу. Едва я успеваю за тем рабочим, Степаном. Что это он вчера говорил о какой-то украинской республике? Где здесь украинцы? Все кроме него настоящие москалики. А ночью шептал, что наших здесь много и среди рабочих, и среди крестьян. Даже какого-то потомка декабристов, будто бы из украинцев, вспоминал.