Течение ускорилось, словно Веретянница сама решила пронести нас мимо них, но их было слишком много и дальше в реку спускалось еще больше. Саркан встал в лодке, набрал в грудь воздух, чтобы обрушить на них заклинание огня и молнии. Я приподнялась, схватила его за руку и повалила его за борт лодки, чувствуя сквозь руку взрыв его возмущения. Мы погрузились на глубину в самой стремнине и вынырнули уже светло-зеленым листом, цепляющимся за веточку, движущимся вместе с соседями. Это была иллюзия, и вместе с тем не была ею. Я желала стать листом от всего сердца, крохотным маленьким листиком. Река увлекла нас в узкий быстрый рукав и быстро понесла, словно только этого шанса и дожидалась.
Ходоки выловили нашу лодочку, а богомол разломал ее на части передними клешнями в щепки, сунув в нее голову, словно пытаясь нас отыскать. Потом он снова поднял свои поблескивающие фасеточные глаза и начал оглядываться по сторонам. Но к тому времени мы уже прошмыгнули мимо них. Река быстро пронесла нас сквозь извилистый ручей в темно-зеленой глуши мимо взгляда Чащи и выплюнула снова далеко позади на квадратный клочок света вместе с дюжиной других листьев. Далеко вверх по течению ходоки с богомолом обшаривали воду. Мы в тишине плыли по течению. Вода несла нас дальше.
На долгое время в сумраке мы оставались листочком на веточке. Вокруг нас журчала речная вода, а деревья выросли настолько чудовищными и высокими, что их ветви переплелись наверху в сплошной навес, сквозь который не мог проникнуть солнечный свет, только зеленоватая дымка. Без солнечного света весь подлесок вымер. На берегу с притопленными серыми водорослями появлялись лишь тонкие перья папоротника и семейки мухоморов в красных шляпках, да гнезда обнаженных бледных корней в черной почве, пьющих речную воду. Между темными стволами было больше простора. На берег выбирались ищущие нас ходоки и богомолы, а так же прочие твари. Одной из них был огромный клыкастый кабан размером с деревенскую лошадь с очень лохматой спиной и похожими на горящие угли глазками. Над его верхней челюстью торчали загнутые острые клыки. Он подобрался к нам ближе всех остальных, обнюхивая речной берег, разрывая почву и слой опавшей листвы совсем рядом от того места, где мы осторожно-осторожно проплывали. «Мы листочек и веточка, — беззвучно пела я: — листочек и веточка, и больше ничего». И когда мы проплывали мимо, я заметила, как кабан тряхнул головой и разочарованно фыркнул, убираясь обратно в лес.
Он оказался последним чудовищем. которое мы видели. Когда мы пропали из виду, ужасный гнев Чащи стал ослабевать. Она искала нас, но больше не знала, куда смотреть. И чем дальше нас уносило, тем больше спадало давление. Все птичьи крики и свист, звуки насекомых стихли позади. Осталось только громкое журчание одной Веретянницы. Она снова слегка разлилась, ее течение по неглубокому руслу, наполненному полированной гальки ускорилось. Внезапно Саркан шевельнулся, вздохнул воздух человеческими легкими и вытащил трепыхающуюся меня на воздух. Не далее чем в ста футах от нас река с ревом срывалась вниз с обрыва. Мы не были настоящими листьями, даже если я тщательно об этом забыла.
Река настойчиво пыталась нас увлечь за собой. Камни были скользкими как мокрый лед. Они ободрали мне лодыжки, локти и колени. Мы падали три раза. Промокшим и дрожащим от холода, нам удалось выбраться на берег едва ли не в футе от обрыва водопада. Окружавшие нас деревья были тихи и темны. Они не обращали на нас внимания. Они были настолько высокими, что отсюда с земли казались высокими гладкими башнями. Они выросли много столетий назад. Для них мы были кем-то вроде белок, снующих среди корней. От подножия водопада поднималось огромное облако тумана, скрывая края обрыва и все, что находилось внизу. Саркан посмотрел на меня: «Что дальше?»
Я осторожно, ощупывая каждый шаг, вошла в туман. Почва под моими ногами дышала влагой и плодородием, речная дымка оседала на моей коже. Саркан придерживал меня за плечо. Я нащупала опору для ног и рук, и мы начали спускаться по неровному кочковатому обрыву, пока моя нога внезапно не соскользнула и я сорвалась, сев на задницу. Он сорвался со мной, и мы скользили по холму, едва в состоянии удержаться в одном положении и не полететь кубарем вниз, пока склон не привел нас к подножию дерева, об которое мы сильно приложились. Оно осторожно склонилось над кипящим основанием водопада. Его корни обнимали огромный камень, который не давал дереву опрокинуться.
Некоторое время мы лежали на спине, уставившись вверх, не в силах вздохнуть от удара. Серый камень хмуро смотрел на нас сверху, словно старик с громадным носом и лохматыми бровями. Даже избитая и исцарапанная я инстинктивно почувствовала огромное облегчение, словно на мгновение я очутилась в безопасности. Гнев Чащи сюда не проникал. Туман подпитывался постоянным потоком воды и сновал туда-обратно, и сквозь него я, невероятно обрадованная выпавшим отдыхом, наблюдала, как мягко вверх-вниз колышется светло-желтая листва на серебристых ветвях. Внезапно Саркан вполголоса выругался и встал, потянув меня за собой. Он почти тащил меня почти против моей воли куда-то вверх и прочь по колено в воде. Он остановился там под самыми ветками и оглянулся на туман. Мы лежали под растущем на самом берегу очень древним сучковатым очаговым деревом.
Мы бросились наутек от него вдоль узкой тропинке, образованной рекой. Веретянница превратилась здесь в узкий ручей, ширины которого едва хватало, чтобы нам в всплесках бежать рядом по серо-янтарному песку. Туман истончился, последняя завеса рассеялась порывом ветра, а с новым дуновением совсем пропала. Мы встали как вкопанные. Мы очутились на широкой поляне, густо заросшей очаговыми деревьями, окружившими нас со всех сторон.
Глава 30
Мы стояли, сцепив руки и едва дыша, словно надеясь, что, не шевелясь, мы сумеем избежать внимания деревьев. Тихо журча, Веретянница утекала от нас к деревьям и дальше мимо них. Вода была настолько прозрачной, что я отчетливо видела на дне песчинки: черного, серебристо-серого и коричневого цветов, перемежающиеся сверкающими вкраплениями янтаря и кварца. Снова светило солнце.
Здесь очаговые деревья были не такими молчаливыми колоннами, как выше на холме. Они были широкими, но не выше обычных дубов. Вместо этого они разрастались вширь, множась переплетающимися ветками и бледно-белыми цветками. Под ними раскинулся ковер из опавших прошлой осенью золотистых листьев, и из-под них доносился винный запах старых павших плодов. Не такой уж неприятный. Я пыталась расправить плечи.
Тут должны были собираться многочисленные стаи птиц, чтобы петь на этих ветвях, и мелкая живность, чтобы подбирать фрукты. Вместо этого все было погружено в странное молчание. Река тихо напевала, но более ничто не шевелилось, ничего живого. Даже очаговые деревья казались недвижимы. Ветер чуть-чуть шевелил ветви, но листья лишь едва-едва сонно шевелились и тут же стихали. Вода омывала мои ноги, и сквозь листву просвечивало солнце.
Наконец я сделала шаг. Из-за деревьев никто не выпрыгнул. И даже ни одна птица не подняла тревогу. Я сделала еще один, потом другой. Вода была теплой. Солнце светило настолько сильно, что моя одежда на спине начала просыхать. Мы шли в тишине. Веретянница вела нас плавно изгибающейся тропой между деревьев, пока не довела до небольшого тихой заводи, в которой она заканчивалась.
На ее дальнем берегу стояло последнее очаговое дерево: широкое и возвышающееся над всеми соседями. Перед ним находился зеленый холм, засыпанный белыми цветами. На холме лежала королева Чаши. Я узнала белое траурное платье, которое было на ней в Башне и осталось до сих пор, его остатки. Длинный прямой подол был истрепан и порван по бокам, рукава фактически сгнили. На вышитых жемчугом манжетах запеклись старые потеки крови. Ее длинные темно-зеленые волосы разметались по сторонам холма и перепутались с корнями дерева. Те же корни взобрались по склону и нежно оплели своими длинными коричневыми пальцами ее тело, лодыжки и бедра, шею и плечи, запутались в волосах. Закрыв глаза, она спала.