Если бы у нас был Алёшин меч, можно было бы покончить с нею, пронзить ее сердце, приколов к земле. Может быть здесь, в центре ее могущества, где она во плоти, это смогло бы ее убить. Но меча больше не было.
Вместо этого Саркан вытащил свой последний флакон пекла с нетерпеливо подрагивающим голодным красно-золотым огоньком внутри. Я посмотрела на него и промолчала. Мы пришли положить всему конец. Мы пришли сжечь Чащу. Здесь было ее сердце. Она была ее сердцем. Но стоило мне представить, как я выливаю пекло на ее тело, смотрю, как начинают метаться ее конечности…
Саркан заметил мое состояние и, желая избавить меня от этого, сказал:
— Ступай обратно к водопаду.
Но я покачала головой. Я не испытывала острой щепетильности по поводу ее убийства. Королева Чащи заслужила смерть и страх: она сеяла, взращивала и собирала их возами, и никак не желала униматься. Безмолвный Касин крик из-под коры очагового дерева, сияющее лицо Марека, павшего от материнской руки, ужас моей матери, когда ее малютка принесла в дом полный подол черники, потому что Чаща никого не щадит, даже детей. Призрачные стены Поросни, поглотившее деревню очаговое дерево, ужасное кровожадное чудовище, выросшее из тела преподобного Балло. Тонкий Маришин голосок, повторяющий над исколотым материнским трупом: «Мама».
Я ее ненавидела, я хотела ее сжечь так, как сгорали многие, пораженные ее порчей. Но подобное зверское желание ощущалось мною как еще один неверный ответ в бесконечной цепи. Люди Башни заперли ее темнице, она уничтожила их в ответ. Она вырастила Чащу, чтобы поглотить нас, теперь мы принесли к ней пекло и собираемся испортить эту прекрасную чистую воду пеплом. Все это казалось неправильным, но я не знала, как еще поступить.
Мы с Сарканом пересекли пруд вброд. Воде не поднималась выше колен. Под ногами была маленькая кругленькая галька. Вблизи Королева Чащи казалась еще более странной и не совсем живой. Ее губы были приоткрыты, но грудь не поднималась. Можно было подумать, что она вырезана из дерева. На ее коже был слабый рисунок структуры расколотой в длину и отполированной древесины с перемежающимися темными и светлыми волнами. Саркан открыл флакон и одним быстрым движением влил содержимое между ее губ, а потом вытряхнул оставшиеся капли на ее тело.
Она открыла глаза. Саркан оттащил меня в сторону, и ее платье, ее волосы, корни очагового дерева — все огромным ревущим облаком объяло пламя. Она хрипло и яростно закричала. Из ее рта вырвалось пламя и дым. Под ее кожей — сперва с одной стороны, потом с другой — словно вспыхнувшие оранжевые звезды засияли вспышки пламени. Она бросилась по склону к корням. Зеленая трава быстро выгорела. Вокруг королевы и над ней вздымались клубы дыма. Я видела ее внутренности: легкие, сердце, печень казавшиеся тенями в горевшем доме. Длинные корни сжимались, отползали. Она отбежала от холма.
Она повернулась к нам, пылая как долгое время пробывшая в костре головешка: ее кожа обуглилась до черноты, из трещин вырывалось оранжевое пламя, посыпая серым пеплом. Волосы королевы напоминали потоки огня, стекающие с ее головы. Она снова закричала, показав жаркое пламя в глотке, а ее язык напоминал кусок угля. Пламя не стихало. Оно вырывалось из многих мест, но кожа словно нарастающая кора опять смыкалась сверху. Несмотря на то, что жар снова обугливал свежую кожу, она снова и снова исцелялась. Королева, пошатываясь, двинулась к пруду. Глядя на этот кошмар, я вспомнила свое видение во время Призывания и ее отчаяние, ее страх, когда она поняла, что заперта в каменной ловушке. Дело было не в том, что до смертельного удара она была бессмертна. Она вообще не знала, как умереть.
Саркан схватил со дна пригоршню гальки с песком и бросил в нее, пробормотав заклинание увеличения. В полете камешки выросли до размеров булыжников. Они врезались в королеву, взметнув от ее тела в воздух миллион искр, словно разворошенный кочергой костер, но даже от этого она не развалилась кучей углей. Она горела, но не сгорала. И продолжала идти. В пруду она опустилась на четвереньки, окруженная облаком шипящего пара.
Внезапно узкий ручей стал течь быстрее через камни, словно зная, что пруду требуется восполнение. Даже под слоем воды она продолжала мерцать — где-то внутри нее, отказываясь затухать, пылало пекло. Королева обеими руками вливала в себя воду, но большая ее часть вскипала от раскаленной кожи. Потом она подняла один из камней, что бросил в нее Дракон, и каким-то странным волшебным приемом вынула из него сердцевину, сделав для себя подобие чаши для питья.
— Давай вместе, — крикнул мне Саркан. — Насылаем на нее огонь! — Я вздрогнула от неожиданности. Я казалась загипнотизированной ее горением и одновременной живучестью. Взяв волшебника за руку я произнесла: «Polzhyt mollin, polzhyt talo», — и начала напевать про горящий очаг и легкий ветерок, раздувающий пламя. За спиной королевы Чащи снова начали потрескивать горящие корни, а внутри ее тела с новой силой вспыхнуло пламя. Она с гневным криком отстранилась от чаши. Ее глаза были черными провалами с пылающим в них огнем.
Со дна реки выросли лианообразные стебли, опутавшие наши ноги. Я умудрилась освободить из их объятий свои босые ноги, а Саркан не смог, потому что они переплелись со шнурками на его сапогах, и он упал в воду. Мгновенно другие водоросли ухватили его за руки и потянулись к горлу. Я погрузила руки в воду, схватилась за стебли и произнесла: «Arakra». По всей их длине мелькнула ярко-зеленая искра, заставившая их отпрянуть. Мои пальцы тоже оказались обожжены. Саркан произнес короткое заклинание, помогшее ему освободиться, пожертвовав оплетенными сапогами. Мы выбрались на берег.
Вокруг нас зашумели очаговые деревья. Они дрожали и качались в общем возмущении, перешептываясь шелестом своей листвы. Королева Чащи отвернулась от нас. Она не только использовала чашу для питья, но и поливала из нее горящие корни огромного очагового дерева, пытаясь погасить пламя. Вода Веретянницы постепенно, по чуть-чуть, гасила горящее в ней пламя. Так ее погруженные в воду ноги уже не тлели, превратившись в почерневшие головни.
— Дерево, — хрипло сказал Саркан, с трудом поднимаясь с берега. Вокруг его горла подобно ожерелью из шиповника краснели следы от стеблей. — Она пытается его защитить.
Я выпрямилась на берегу и посмотрела вверх. Дело шло к вечеру. Воздух стал насыщеннее и влажнее. «Kalmoz», — сказала я призывно небу. На нем начали собираться облака: — «Kalmoz». Начался моросящий дождь, испещривший каплями поверхность воды, и Саркан недовольно мне сказал:
— Мы вроде бы не хотели помочь…
«Kalmoz!», — выкрикнула я, взметнув руки к небу и призвав молнию.
На этот раз я знала, чего ожидать, но это не значит, что я была готова. Видимо нет способа к этому приготовиться. Молния снова отключила весь окружающий мир, на единственное ужасное мгновение погрузив все вокруг меня в слепящую белую тишину, а потом с ревом скакнула от меня и ударила в огромное очаговое дерево, ударив прямо в сердцевину.
Сила резко отбросила меня назад, закрутив. Оглушенная я упала в ручей щекой на траву и гальку. Надо мной задрожали покрытые золотистой листвой ветви. Я была оглушена, опустошена и потеряла ориентацию. Окружающий мир стал звучать странно приглушенно, но даже через эту ватную прослойку я смогла расслышать поднимающийся ужасающий вопль ужаса и ярости. Мне удалось на дрожащих руках оторвать голову от земли. Очаговое дерево горело, вся его листва была объята огнем. Весь его ствол почернел. Молния угодила в одну из нижних скелетных ветвей и отколола почти четверть ствола.
Кричала королева Чащи. Инстинктивно она наложила руки на ствол, пытаясь прижать отломанную ветвь обратно, но она сама продолжала гореть. Там, где она бралась за дерево, кора снова загоралась. Ей пришлось отнять руки. Из земли появились тонкие гибкие прутья, взобравшиеся по стволу очагового дерева, оплетая его, пытаясь свести вместе отломанные части. Королева повернулась и с искаженным от ярости лицом через пруд пошла ко мне. Я, пошатываясь, попыталась на четвереньках отползти, но знала, что не удастся. Она не была ранена смертельно, несмотря на то, что дерево серьезно пострадало. Это очаговое дерево не было ключом к ее жизни.