Я сажусь.
— Итак, — разливаю напиток и пододвигаю их к каждому. — Давайте поболтаем.
Мама выдыхает, делает большой глоток и ставит стакан обратно на стол.
— Мы с отцом Лизы переспали несколько раз. Мы были вместе какое-то время. — Она делает ещё глоток. — Я заподозрила, что беременна, когда проснулась утром, чувствуя себя плохо. Тебе было всего два месяца, я только вернулась в Нью-Йорк, собираясь открыть книжный магазин. Я была сбита с толку всем этим с тобой на руках. Мне не от кого было ждать помощи, и не хотела говорит твоему отцу о том, как сильно нуждалась в помощи. Наша гордость — проклятие. — Еще глоток, она прочистила горло. — Я узнала, что беременна Лизой, в тот день, когда мама нашла меня в Нью-Йорке. Я сказала ей, что не могу так жить. Сказала ей, что не хочу, чтобы мои дети жили так, как жила я, поэтому мы с Джоном сбежали. Ей это не понравилось. Ей нужен был наследник, чтобы сменить ее, когда она умрет. Их ху*вые ритуалы.
Я замерла, потому что никогда не слышала, чтобы мама ругалась.
Она продолжает.
— Полетт вернулась на твой второй день рождения. Пыталась забрать тебя. Ты была на детской площадке, она оставила записку на кухонном столе, с условием либо я отдаю ей Лизу, либо она заберёт тебя. Естественно, она хотела забрать Лизу больше из-за того, кем был ее отец...
Я перебиваю ее.
— Я помню Лизу, когда была маленькой. Но не четко, словно снимок, запечатлённый в моем мозгу. Помню ее в тот день, но так как помню не очень много, я поверила тебе, когда ты сказала мне, что она дочь твоей подруги, за которой ты иногда присматриваешь. — Мама кивает, ее щеки покрывает румянец. — Тебя смущает твоя ложь, мама?
Ее глаза устремляются на меня, пальцы сжимают стакан.
— Конечно, Аметист.
Я удовлетворенно склоняю голову.
— Очень хорошо, продолжай.
— Я не жалею о своем решении, Аметист. Ты никогда не будешь жить в той атмосфере.
— Почему ты не боролась? — спрашиваю я, наклонив голову.
Папа немного перемещается на стуле.
— У тебя был отец, который признался, что если бы знал о Лизе, то воспитал бы ее как свою.
— Итак, — она делает еще один глоток из своего бокала, и я жалею, что налила его сейчас, потому что мама использует это как способ сделать паузу. — В то время я думала, что поступаю правильно. Я была молода, и чувствовала, что у меня нет вариантов, и я боялась ее, очень боялась, Аметист... и не без оснований.
— Я выпью за это. — Поднимаю бокал и осушаю его, затем тянусь к бутылке, чтобы снова наполнить бокал. Папа к своему не притронулся.
— Я хочу загладить свою вину перед Лизой. Как и твой отец, если ты не против?
— Конечно же я не против, — огрызаюсь я. — Не могу поверить, что ты вообще спрашиваешь меня об этом!
— Есть еще кое-что, — добавляет мама, прочищая горло. — Бабушка умерла.
Я разминаю шею и вцепляюсь в руль своего «Феррари». Собираюсь отправить все свое дерьмо в Лос-Анджелес. Мне там чертовски не нравится, но мне понадобятся кое-какие вещи, когда буду навещать свою девушку.
Я приехал в Нью-Йорк сегодня днем, у меня была назначена встреча вечером, но знал, что у Аметист возникнет много вопросов, поэтому солгал ей и сказал, что не вернусь в Лос-Анджелес до завтра.
Раздаётся стук в окно, я снимаю толстовку, сворачивая ее.
— Ну же.
Я открываю дверь и включаю сигнализацию. Мы в темном переулке Бруклина, словно торговцы. Мой номерной знак «Разрушитель», и я уверен, что все знают, кому он принадлежит.
Новобранец открывает тяжелую металлическую дверь, и я вхожу, расправляя плечи.
— Он на заднем дворе.
Иду по пустому белому коридору, свет впереди мерцает и гаснет. Я слышу громкий смех и радостные возгласы и чувствую знакомый запах крови, смешанный с потом. Толкаю дверь в конце коридора, открывая дверь в кухню ресторана. Он заброшен и не используется более десяти лет, это одно из мест, которое они используют для подпольных боев. Я знаю это, потому что дрался здесь, когда учился в средней школе.
— Давно не виделись, — говорит Джастис, вынимая изо рта сигарету.
Он встает и протягивает руку. Я пожимаю ее и сажусь в кресло напротив него.
— Дело сделано? — спрашиваю я, поднимая брови и стискивая челюсть. Сжимаю руки в кулаки.
Джастис хихикает.
— Да, дело сделано.
— Ты теперь президент?
Он пожимает плечами.
— Так всегда должно было быть, Мэддокс. У меня всегда должен был быть молоток, но эта сука все портила.
Я наклоняюсь вперед, испепеляю его взглядом.
— Ты будешь держаться подальше от Аметист и Лизы?
Его дерзкая ухмылка исчезает, и он вынимает изо рта сигарету, прежде чем снова посмотреть на меня.
— Да, но, если моя дочь когда-нибудь захочет иметь со мной дело, я не откажу ей.
— Вполне справедливо, — говорю я, откидываясь на спинку сиденья. — Это было болезненно?
— Очень, — отвечает он. — Хочешь знать подробности?
Я хочу ответить «Да», потому что хотел бы воспроизводить в своей голове образы ее мучительной смерти, но вместо этого отрицательно качаю головой.
— Нет. Аметист знает, когда я лгу ей и не могу рисковать, имея информацию подобного рода.
Он кивает, и я встаю, довольный результатом и готовый увидеть своих гребаных девочек.
— Есть еще кое-что, — бормочет мужик, и я замираю, наклонив голову.
— Что?
Открывается еще одна дверь, в которую входят несколько членов клуба, держа связанного Трэвиса с кляпом во рту.
Мои глаза устремляются к Джастису.
— Что это за херня?
— Ммм, — хихикает он, закуривая очередную сигарету. — Подумал, что твоя маленькая красотка не рассказала об этой марионетке, так что это мой подарок тебе.
Я смотрю на обезумевшего Трэвиса.
— Ты выглядишь дерьмово, — бормочу ему, затем снова смотрю на Джастиса. — Что она скрыла от меня на этот раз?
Он хихикает.
— Скажем так, Трэвис натворил много дел...
Он продолжает, я снова сажусь, пока Джастис рассказывает мне все до мельчайших подробностей о Трэвисе и о той роли, которую он сыграл почти во всех этих долбаных вещах. Мое тело переполняет гребаная ярость, а кровь превращается в лаву.
Я вскакиваю со стула, кипя от злости.
— Ты ублюдок.
Джастис встает, хватая меня за руку.
— Мэддокс, ты не можешь иметь к этому отношения. Если ты хочешь, чтобы он исчез, Трэвис исчезнет, но ты не будешь в этом участвовать.