Когда ребенок проснулся и, мокрый, запищал, все наперегонки пустились его переодевать. Первым успел Лёнька, взял чистую пеленку, принялся разворачивать сына. Все мы сгрудились за его спиной, угукая и сюсюкая.
И вот нашему взору открылось развернутое…
— А… это что такое?
— Кровь! Ой!
— Как это понимать?
Ребенок был обрезан. Марик понял, что от ответа ему не уйти.
— Вообще-то это надо делать на восьмой день. Но и в пять месяцев еще не поздно. И никогда не поздно. И тебе, Лёня, советую!
Лёня замахнулся на родственника грязной пеленкой.
— Ну как это можно? — запричитала бабка. — В наши дни! Мракобесие! Варварский обычай! Безумец! Ты еще на меня паранджу напяль!
— Хватит тараторить! — сказала я. Минуту назад ты восхищалась тем, что ребенок здоров, а теперь кудахчешь про обычаи и паранджу!
— Но не от ЭТОГО же он выздоровел? Должно быть, просто подоспел кризис. — парировала бабка. Все! С меня хватит! Ребята, собирайте вещи! Я не шучу!
Состав преступления был налицо. Ведь это ж надо! Обрезать ребенка без ведома и разрешения родителей! В этой стране! А как он жить-то будет? Обрезанный?
С другой стороны — бедный Марик хотел, как лучше…
И результат получился ошеломляющий!
Стало лучше.
Чемоданов никто, конечно, не собрал. Жизнь покатилась себе дальше.
Мы с Лёнькой готовились к защите диплома, уничтожая домашние запасы кофе. Бабушка перевела кухню на кошерные рельсы. Купила еще один холодильник и груду посуды. Теперь мясные дни (розовая посуда, красная клеёнка) у нас чередовались с молочными (голубая посуда, белая клеёнка).
Марик был счастлив. Таскал живых кур к шойхету на забой, мыл каждый вид посуды соответствующей мочалкой, протирал каждый стол своей тряпочкой и нежно встретил бабушку после омовения в реке. Всё в нём было прекрасно и чисто, — и лицо, и курочки, и одежда, и жена, и посуда. Но неугомонная еврейская душа Марика всё рвалась к новым высотам.
— Ребенка надо срочно выкупить, — заявил Марик однажды за молочным воскресным завтраком.
— Вечером купали, — откликнулась бабка.
— Да не выкупать, а выкупить! Ты чем слушаешь-то?
— Что? Ребенка украли? Выкуп просят? — заорал Лёнька во всю Ивановскую.
А я почувствовала, как кровь отливает от моего лица и устремляется прямо в пятки, унося с собой ухающее сердце.
Ведь всем известно, что любая мать считает своего ребенка единственным и неповторимым красавцем, на которого прямо с момента рождения открывают охоту инопланетяне, цыгане и бездетные, безнадёжно безмужние соседки.
— Да успокойся ты! Никто его не крал! Спит еще. Он с самого начала тебе не принадлежал.
— Как вы сказали? Не мой ребёнок? — спросил Лёнька, побледнев, и медленно перевел взор на меня.
— Нет, он, конечно, твой сын. Но тебе не принадлежит. — сказал Марик и тоже взглянул на меня:
— У тебя же он первый? Родился не с помощью кесарева сечения?
Выкидышей и абортов тоже не было?
Настал мой черёд бледнеть и зеленеть. А Лёнька вдруг вскочил и побежал в туалет. Послезавтра ему предстояла защита диплома, и с приближением этого дня он всё больше психовал.
А мы с Мариком продолжили неприятный разговор.
— Какого чёрта вы мне такие вопросы задаёте? За столом, к тому же!
— Первенцы принадлежат Всевышнему, и нужно непременно провести обряд выкупа, чтобы быть вправе считать ребёнка своим. Я мог бы и сам отнести ребёнка к коэну, или первосвященнику, но после истории с обрезанием не хочу ничего такого делать за вашей спиной. И вообще, логичнее было бы, чтобы родители исполнили эту заповедь, а не приёмный прадед.
— А что это за фрукт такой — первосвященник-то? И еще — коэн?
— Это долго объяснять. Одним словом, это потомки тех первосвященников, которые служили ещё в Иерусалимском Храме. И даже раньше — еще в скитаниях по пустыне после исхода из Египта.
— Марик, мне кажется, вы просто уже потеряли чувство реальности. — сказала я, пытаясь сохранить спокойствие и не сорваться в ненормативную лексику. — Даже если принять на веру то, что вы нам сейчас рассказали, непонятно, как вы собираетесь это провернуть. Где нам теперь, в Советском Союзе, искать каких-то потомков древних священников?
— А это как раз не проблема, коэна найти. Коэны — они среди нас. Пианист Каган и Лазарь Каганович — тоже коэны. Фокус в том, чтобы найти такого потомка первосвященников, который не настучит куда надо.
— И кого же вы предлагаете? Надеюсь, не пианиста? И не приснопамятного Лазаря Моисеевича?