У Риверы зачирикал телефон. Инспектор раскрыл его и посмотрел на экран.
— Животные, — произнес он.
— И? — осведомился Кавуто.
— Они в мясницкой лавке в Чайнатауне. Говорят, у них есть способ истребить вампиров, только они самих вампиров найти не могут.
— Можем привести к ним Марвина. Скажи, что едем.
Ривера держал телефон, как мерзкую дохлятину.
— Я не умею.
Фу выхватил у него из руки телефон, набил СМС и нажал кнопку «отправить», потом вернул.
— Все, вы уже едете. Мне показалось, вы говорили, что справиться со всем этим могут только присутствующие.
— Это правда, и они уезжают.
— Курточки не забудьте, — сказал Джеред. — Мы зарядили аккумуляторы и прочее. Включить сумеете? Или мне с вами поехать?
— Он еще ребенок, — сказал Ривера, перехватывая руку напарника. — Его нельзя бить.
— Все, ребенок. Ты изгнан из племени. Если узнаю, что ты пенис потрогал, даже собственный, отправлю в тюрьму для кобел-лесбиянок.
— А такие бывают?
Ривера поглядел на Джереда из-за плеча напарника и кивнул, медленно и серьезно.
Катусуми Оката
Горелая белая девушка залечивалась небыстро, а кровь у Окаты уже заканчивалась. Он, казалось, только и делал, что смотрел на нее, рисовал ее и выжимал ей в рот свою кровь. Рыжие волосы вернулись, угольки по большей части отслоились, и под ними обнаружилась белая кожа, но девушка все равно была худа, как призрак, и дышала лишь раза два-три в час. А днем не дышала вообще, и Оката начинал думать, что она умерла навеки. Глаз не открывала и не издавала ни звука — лишь тихо постанывала, когда он ее кормил. Стоны смолкали, едва кормежка прекращалась.
Ему тоже было неважно: на второй день кружилась голова, и он лишился чувств на циновке возле футона. Если она придет в себя демоном, у него не останется сил обороняться и она выпьет всю его жизнь до капли. Странное дело, ему такой исход не нравился. Нужно поесть и прийти в себя, а ей требуется больше крови.
— Надо отыскать точку равновесия, — сказал он белой девушке по-японски. В последнее время он с нею беседовал больше и выяснил, что его больше не корежит от звука собственного голоса в крохотной квартирке, так давно ничего не слышавшей. Равновесие.
Когда рассвело и девушка уже час как не шевелилась, Оката взял меч, запер квартирку и вышел в Чайнатаун. Ему было стыдно семенить по-стариковски из-за того, что он так ослаб. Вероятно, и впрямь зайдет в ресторан, выпьет там чаю, поест лапши, посидит, пока не вернутся силы. А потом найдет способ кормить горелую белую девушку получше.
По-кантонски он умел всего девять слов, хотя сорок лет прожил возле Чайнатауна. Тех же самых слов, которые знал по-английски. Своим ученикам в додзё он объяснял: это потому, что бусидо и японский язык неразделимы, — хотя на самом деле все было из-за того, что он упрям и с людьми разговаривать ему не очень нравилось. Слова были такие: «здрасте», «до свиданья», «да», «нет», «пожалста», «спасибо», «ладно», «извините» и «сосихуй». Но Оката положил себе за правило последнее произносить только в сцепке с «пожалста» и/или «спасибо». Нарушил он это правило всего раз, когда какой-то громила в Вырезке пытался отобрать у него меч: Оката забыл сказать «пожалста» перед тем, как раскроил ему череп катаной, не вынув меч из ножен. Но «извините» потом добавить не забыл.
В джапэнтаунском додзё он не был уже неделю. Ученики решат, что он их так испытывает, и, когда настанет время с ними встретиться, он через переводчика скажет, что им нужно научиться сидеть. Терпению научиться. Ничего не ожидать. Ожидание — это желанье, а разве Будда не учил, что оно причина всех страданий? После чего он обработает всех и каждого своим бамбуковым синаем — это будет предметный урок страданий. Спасибо.
Китайские кулинарные полуфабрикаты ему не нравились, но до Джапэнтауна идти было далеко, а в его квартале японская еда дорогая. Однако лапша — она везде лапша. Съест столько, чтоб силы вернуть, а потом купит рыбу, может, чуточку говядины, чтобы кровь восстановилась, принесет домой и там приготовит сам.
Выхлебав три миски собы и выпив чайник зеленого чая в ресторанчике с названием «Суп», Оката направился к мяснику. Возле старика, сидевшего на молочном ящике и игравшего на гаоху — вертикальной скрипке с двумя струнами, чье звучание приближалось к воплям мучимого кота, — он миновал двух полицейских. Те приостановились. Они словно бы раздумывали, дать старому скрипачу денег или всем будет лучше, если по нему просто сразу фигакнуть тазером. Улыбнулись и кивнули Окате, он улыбнулся в ответ. Их, похоже, забавлял этот человечек в слишком коротких брюках из шотландки, флуоресцентных оранжевых носках и оранжевой шляпе пирожком: они с детства видели его на улицах Города. Им никогда не приходило в головы, что он может быть кем-то иным, не просто уличным эксцентриком. Да и того, что трость, которой он отмерял свои вальяжные прогулки, — вовсе не трость.
Китайскому мяснику понадобилось изрядно тыкать пальцем и разыгрывать пантомиму, чтобы тот понял: Окате нужно купить кровь. Но едва до мясника дошло, японец удивился, что она не только имеется в продаже, но и подразделяется на вкусы: свиная, куриная, коровья и черепашья. Черепашья? Нет, его горелой белой девушке такая не годится. Как смеет мясник это даже предлагать? Ей нужна говяжья, а то и кварта-другая свиной: Оката припомнил, что где-то когда-то читал о людоедах на островах Тихого океана — те называли человеческую плоть «длинной свининой». Девушке свиная кровь, стало быть, должна понравиться.
Мясник заклеил крышки на восьми квартовых контейнерах из пластика, содержавших всю нечерепашью кровь, что имелась в лавке, после чего бережно сложил их в пакет и передал женщине за кассой. Оката уплатил, сколько ему пробили, взял пакет и клал в карман сдачу, когда его кто-то постукал по плечу.
Он обернулся. Сзади никого не было. Оката посмотрел ниже: рядом стояла крохотная китайская бабуся, одетая по-бандитски. В этом наряде она отчасти смахивала на хип-хопового Мастера Йоду. Бабуся сказала что-то Окате по-кантонски, после чего сказала что-то мяснику, потом — женщине за стойкой, которая показала на пакет в руках Окаты, потом — опять что-то самому Окате. А потом взялась за его пакет сама.
— Спасибо, — сказал Оката по-кантонски. Он слегка поклонился. Бабуся не шевельнулась.
Встреча с китайской старушкой в чайнатаунском магазине — дело отнюдь не неслыханное. Вообще-то Окате не раз приходилось расталкивать натуральные толпы сино-бабусь, дабы приобрести приличный вилок капусты. Однако эта старушенция, казалось, желает отнять у Окаты то, что он совершенно однозначно приобрел.
Он улыбнулся, опять поклонился — самую малость, — сказал:
— До свиданья, — и попробовал выйти из мясной лавки мимо бабуси. Но та заступила ему путь, и тут Оката заметил — хотя обратить внимание следовало раньше, — что за бабусиной спиной располагается целая группа молодых людей. Семеро. Англо, латиносы, черные и китайцы. Все они выглядели малость обдолбанными, но от этого не менее решительными.
Старуха рявкнула что-то ему по-кантонски и попыталась вырвать из рук пакет. После чего вперед выступили молодые люди.
Животные
— Вас купали в крови? — спросил Клинт — экс-героинщик и ныне-возрожденец — у детективов, когда те вошли в мясницкую лавку. Он ухмылялся через плечо и весь был заляпан кровью с головы до пят. В крови там было и все, и всё, кроме двух патрульных в форме: они старались развести по разным углам три группы присутствующих — покупателей, мясников и Животных. Последних они выстроили у прилавка лицом к стене, а руки им связали кабельными стяжками.
— Инспектор, эти парни утверждают, что у них с вами тут встреча, — сказал патрульный помоложе, высокий тощий парень по фамилии Муньес.
Ривера покачал головой.
— Он первый начал, — произнес Хлёст Джефферсон. — Мы просто своим делом занимались, а он на нас кинулся как оголтелый.
Ривера посмотрел на патрульного-азиата — Джона Таня, с которым когда-то работал по одному убийству в Чайнатауне и ему требовался переводчик.