Ее руки? ноги? Джоди задрала кимоно — живот? груди? Вся она усохла, как мумия. Осмотр вымотал ее, и она бессильно рухнула на подушку.
Человечек дошаркал до нее и поднял руку. Большой палец был перевязан. Джоди смотрела, как он подносит к этой руке другую, снимает бинтик и целит острием в ранку, которая уже была на пальце. Она успела перехватить его руку с ножом и мягко, очень бережно отвела ее вниз.
— Нет. — Она покачала головой. — Не надо.
Трудно представить, на что похоже ее лицо. Кончики волос у нее — как ломкая рыжая солома. Так она выглядела, должно быть, до того, как он это сделал… делал это слишком уж часто, это очевидно.
— Нет.
Когда он подошел, она почуяла на нем кровь. Не человеческую. Свиную. Пахло свининой, хотя Джоди не понимала, откуда ей может это быть известно. В своей лучшей форме она ощущала аромат крови на прохожем на улице. Сейчас пропала не только вся ее сила, но и чувства притупились. Джоди почти ощущала себя человеком.
А маленький японец ждал. Он поклонился, но не встал с колен. Нет, он склонил голову, оголил шею. Хотел, чтобы она пила из него. Он знал, что она такое, и предлагал ей себя. Джоди провела ему по щеке тыльной стороной руки, и когда он взглянул на нее, опять покачала головой.
— Нет. Спасибо. Не надо.
Японец встал, посмотрел на нее, подождал еще. Она почуяла запах подсохшей крови у себя на руке, лизнула ее. Вкус знакомый. Что-то липкое в уголке рта — да, все та же свиная кровь. Джоди скрутило голодом, но она его придавила. Этот человек кормил ее собственной кровью, судя по всему, но и свиной — тоже. Сколько это длилось? И далеко ли он ее унес?
Джоди жестом попросила бумагу и чем писать. Японец принес блокнот для набросков и широкий плотницкий карандаш. Джоди нарисовала карту Юнион-сквер, примерную фигурку женщины и написала цифры, много цифр — свои размеры. А деньги? Ривера наверняка забрал все ее вещи из гостиничного номера, но большую часть денег она спрятала совсем в другом месте. По кирпичной кладке стен, оконным рамам и углу, под которым снаружи падал свет уличных фонарей, Джоди угадала: она — в полуподвальной квартире где-то рядом с тем местом, где она бежала по Джексон-стрит. Ни один район в Городе больше так не выглядел и не был таким старым. Джоди показала на себя и человечка, потом — на карту.
Японец взял у нее из рук листок и нарисовал «X», затем парой черт — силуэт пирамиды Трансамерика. Да. Они на Джексон-стрит. Джоди нарисовала «$» там, где она спрятала деньги, — но быстро зачеркнула. Деньги лежали в запирающемся трансформаторном ящике высоко на крыше — она-то взберется туда легко, хоть крыша эта в двух этажах над самой высокой пожарной лестницей. А вот хрупкий дедуля — вряд ли.
Старичок улыбнулся и кивнул, показав на знак доллара. Подошел к столу, открыл деревянную коробку и поднял горсть купюр.
— Да, — сказал он.
— Тогда ладно. Наверное, вы меня и нарядите.
— Да, — ответил он.
Джоди показала, как пьют, затем кивнула. Тот тоже кивнул и снова поднял нож.
— Нет, это вам не по карману. Животную. — Джоди хотела было похрюкать для наглядности, но вдруг он подумает что-нибудь не то. Поэтому она нарисовала человечка, перечеркнула его крест-накрест и изобразила первоклассных хрюшку, овечку и христову рыбку. Японец кивнул.
— Да, — снова сказал он.
— Если вы мне принесете весь христианский зверинец, я буду разочарована, мистер… э-э… — Н-да, неудобняк получается. — Ну, вы, конечно, не первый парень, у которого я просыпаюсь, а как зовут его — не помню. — Джоди умолкла и похлопала его по руке. — Я очень блядски говорю, я знаю, но если честно, я раньше просто боялась спать одна.
Она оглядела небольшую квартирку, аккуратно разложенные на рабочем столе инструменты, одну пару старых ботинок и белое шелковое кимоно, в которое он ее завернул.
— Спасибо, — сказала она.
— Спасибо, — ответил он.
— Меня зовут Джоди, — сказала она и показала на себя. Затем показала на него, не очень понимая, не грубо ли это выглядит для чужой культуры. Но он уже видел ее голой и обожженной, поэтому для формальностей, очевидно, поздновато. Его, впрочем, похоже, не покоробило.
— Оката, — сказал он.
— Оката, — повторила Джоди.
— Да, — сказал он.
Десны у него были какие-то впавшие, поэтому казалось, что зубы — прямо-таки лошадиные. Но проведя кончиком языка по собственным клыкам, которые, судя по всему, в ее новом иссохшем состоянии не желали прятаться, Джоди решила, что она не в положении судить.
— Идите, ладно? — Она показала на блокнот.
— Ладно, — повторил за ней он. Собрался, надел дурацкую шляпу и уже стоял на пороге, когда она его окликнула.
— Оката?
— Да.
Она жестом изобразила умывание и показала на него. Оката подошел к зеркальцу над раковиной, оглядел себя, всего в крови, и рассмеялся. Даже глаза у него сложились в морщинистые улыбки. Он посмотрел на нее через плечо, снова засмеялся и потер лицо тряпицей, пока не очистилось, а после этого направился к двери.
— Джоди, — сказал он и показал на лестницу снаружи. — Нет. Ладно?
— Ладно, — ответила она.
Когда он ушел, Джоди сползла с футона, доковыляла до его рабочего стола, а там отдохнула, прежде чем двинуться дальше. Рассмотрела работы Окаты. Ксилографии, некоторые — завершенные, на каких-то всего две-три краски, вероятно — пробные оттиски. Они выстраивались в серию, в череду черных обожженных чудовищ, похожих на скелеты, на желтом футоне. Постепенно скелет отращивал плоть. За ним ухаживали, его обернули в кимоно, его кормили кровью. Последняя ксилография была еще наброском. Вероятно, он как раз над ним работал, когда она проснулась. Рисунок на тонкой бумаге был приклеен к деревянному клише, и Оката срезал все, кроме самого контура — на других работах он был черным. Ксилографии были прекрасны, точны, просты — и очень грустны. Джоди почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, и быстро отвернулась, чтобы не капнуть кровью на оттиск.
Вот как ему сообщить? Показать на первый набросок, где фигура походила на средневековую гравюру самой Смерти, а потом — на его чахлую грудь?
«Первое, что я у вас заметила, — ореол жизни вокруг вас, он был черен. Поэтому я и не позволила вам поить меня своей кровью, Оката. Вы умираете».
«Ладно, — ответил бы он. — Спасибо». Так и сказал бы с улыбкой. Которой научился совсем недавно.
19
Где представлены хроники Эбби Нормал: О как же приблизились предающие мя?[10]
Сердце мое разодрано в куски, и предо мной реально откровенье: вдруг мой страстенно возлюбленный безумный ученый с офигительным причесоном вовсе даже черствый гондон, который измарал мне всю невинность и что не, после чего выбросил меня за ненадобностью? Кароч, это сосет.
Но в Библии тащемта грицца: «С великой силою — и великая ответственность». Сему я тотально научилась, когда слишком уж напрягла все свои вамповые способности и попыталась выпендриться перед Фу — нырнуть в наши забитые фанерой окна. Кароч, я только «тю» такая — и отключилась. В натуре отключка, будто меня травмой по голове отоварили, а не вурдалацкий отруб. Но в бессознательности моей Фу и Джеред дали мне крови, и я излечилась, а потому, когда проснулась в спальне, сразу выскочила в гостиную с когтями на изготовку, вознамерившись драть плоть и жопы.
И вся такая: «Ррыык!»
А предо мной кто б вы думали? Вурдалак Хлад, мой недавно сбежавший и окончательно сбрендивший повелитель, который никогда не видел на мне такого прикида. И тотально не знает, что я теперь вамп.
Поэтому я вся такая типа: «Ррыык!» — и надеюсь, что клыки видать.