Клейн провел рукой по лбу. Было совершенно очевидно, что тот голос преследовал его, раздавался еще у него в ушах, и Ноэлю, как и ему, тоже показалось, что он звучит в недрах мастерской.
— И что… что ты тогда сделал? — спросил он.
— Скачала положил эти сто франков в карман… лишь для того, думаю, чтобы уж совсем неумолимо опуститься, унизиться. Но вечером я вернулся к Вейлю и попробовал проникнуть в дом. Тщетно. Назавтра, под вечер, я обнаружил, что одно окно первого этажа приоткрыто. Толкнул его, влез и украл картину. Я был готов к тому, что полиция станет меня допрашивать в тот же вечер. Но ничего не произошло. А на следующее утро узнал, что старикашку убили.
Клейн поискал взгляд Ноэля:
— А теперь послушай меня внимательно. Я украл картину четвертого, во второй половине дня. Вейля убили четвертого же под вечер, до того, как он успел подать жалобу. Из чего полиция сделала вывод, что кража и убийство связаны, что второе — логическое последствие первой, что Вейль застал меня, когда я проник в его дом, и я нанес ему смертельный удар, чтобы меня не схватили.
— Но это же абсурд! — вскричал Ноэль. — Ни малейшего следа борьбы на месте преступления не обнаружили. Вдобавок, если Вейль и не успел подать жалобу, кражу должны были обнаружить его домочадцы, он наверняка бы им о ней рассказал…
— Вовсе нет. Тогда ему пришлось бы рассказать и обо мне, предстать перед ними в самом неблагоприятном свете. Не забывай, к тому же, что кража произошла лишь за два-три часа до убийства.
Клейн внезапно умолк и навострил ухо.
— Кто-то идет, — сказал он хрипло. — Кто это?
Из чего Ноэль заключил, что его чувства, хотя необычайно обострились, не сравнялись еще с тонкостью слуха Клейна.
— Это ничего, — сказал он, тоже прислушавшись. — Это Бэль.
Плохо закрытая дверь уступила толчку нетерпеливой ножки. Появилась Бэль, держа в каждой руке по свертку и охапку бессмертников.
Ноэль даже не дал ей времени войти в комнату.
— Клейна обвиняют в убийстве Вейля! — бросил он.
В его устах слова эти смахивали на истинный крик отчаяния. И на упрек.
Бэль бросила свертки, мягко упавшие в кресло, положила цветы на стол, расстегнула перчатки. Ее взгляд переходил с одного приятеля на другого.
— Почему? — спросила она, наконец.
— Потому что он забрал свою «Богородицу с чертополохом», — ответил Ноэль. — Ну, полиция и думает, что….
Бэль прервала его и повернулась к Клейну:
— У вас есть алиби? — спросила она с обычным своим здравым смыслом.
И ее спокойный, сдержанный голос словно лишил сцену драматического характера.
— Нет, — ответил Клейн. — Я был у себя дома, один. К тому же, камердинер Вейля рассказал полиции о сцене, свидетелем которой он оказался накануне убийства. Это когда он видел, как я угрожаю его хозяину пресс-папье.
Бэль, нахмурив брови, размышляла.
— На основе таких предположений, основанных лишь на вероятности, вас осудить не могут… Полицейские нашли украденную картину?
— Нет, и не думаю, что найдут…
— Тогда они ничего против вас поделать не могут. Говорят, что Абдон Шамбр, секретарь Иуды…
Ноэль вздрогнул: Бэль сказала не «Вейль», а «Иуда».
— …якобы украл фаянсовые статуэтки Минг. Что доказывает, что он не украл вдобавок и вашу «Богородицу»? В любом случае, если вы станете отрицать все, все будет поставлено под сомнение в вашу пользу.
Но Клейн встал, устремив взгляд на дверь.
— Слушай! — сказал он, инстинктивно обращаясь к Ноэлю.
Лестница вновь задрожала под чьими-то шагами. Тяжелыми, властными шагами. Размеренными шагами человека, которому спешить некуда, который знает цену времени и усилиям. Сомнений быть не могло: это были шаги комиссара Марии.
Бэль еще в этом сомневалась, потому что слышала их раньше только раз. Она бросила быстрый взгляд на Клейна и на Ноэля и по одному лишь их виду поняла, чьи это шаги.