Всем было прекрасно известно, что Марсьена от опыта к опыту преследовала цель точного отражения определенной красоты и всякий раз находила, что ее исказили.
Хорошенькая зеленоглазая незнакомка, нетерпеливо постукивая об пол носком сатиновой туфельки, ждала, когда же Ноэль соблаговолит представиться и чуток за ней поухаживать. В иное время он бы, конечно, не отказался: женщины, как правило, возбуждали в нем немедленное желание, которое, впрочем, ограничивалось лишь удовлетворением любопытства. Но в этот вечер он чувствовал, что неспособен принять легкий тон, позволяющий любую, даже самую дерзкую отвагу. Рассеянно слушая одним ухом разглагольствования своего соседа справа о примитивистах, он не мог помешать себе думать о Клейне, воображать его в камере, отреченного от мира, в плену мрака и отчаяния.
В полночь (о чем он узнал по настенным часам работы Булля,[7] висевшим совсем рядом и каждые полчаса издававшим звон битого хрусталя), он все так же продолжал сидеть в своем кресле. Марсьена, Бэль и другие прелестные женщины подливали ему в стакан виски и рассеянно осведомлялись о его желаниях. Смех и шум разговора поднялись на несколько тонов. А он продолжал сидеть задумчиво, словно в дремоте, наедине с молчаливой тенью.
— Добрый вечер, — внезапно произнес знакомый голос, и пружины кресла прогнулись под тяжестью обрушившегося на них тела.
Обнаженное плечо прижалось к нему, отчего поверхность виски в его стакане заколебалась.
— Как вы находите мое платье?
Это была Рэнэ со сверкающим взглядом и влажными губами, как обычно плохо сдерживавшая тайное нетерпение.
— Не нахожу, только лишь ищу.
— Так значит, вы предпочитаете женщин в лентах и застежках? Получше упакованных, ну, скажем, как Бэль?.. Вот уже час, как я тут. Я-то, бедная, все ждала, что вы меня потанцевать пригласите. Так и до утра могла прождать.
Бэль, обычно пившая мало, глотала уже четвертый или пятый стакан. Она сидела на другом конце зала рядом с сорокалетним мужчиной с посеребрёнными висками и смеялась, по-видимому, беспричинно и явно несколько громче, чем допускают приличия. Она положила ногу на ногу и покачивала туфлей, причем, из-под тафтового платья выступал лишь ее носок. «В таком кругу, — подумал Ноэль, — и при моем попустительстве она в любой момент может познакомиться с мужчиной, достаточно ловким, достаточно обворожительным или, просто-напросто, достаточно везучим, чтобы ей понравиться». Он вспомнил венскую поговорку, горечь которой поразила его, которая в буквальном переводе означала: «Добродетель — это когда нет никого. Верность — это когда нет никого второго». Бэль не была заинтересованной, в прямом смысле слова, но любила деньги за все радости, кои они могли доставить. Сама кроила себе платья, но ходила на показы мод к прославленным модельерам. Когда она говорила о далеких странах, чувствовалось, что ей вовсе не хочется состариться, прежде чем она в них не побывает. Между ней и всем этим — деньгами, знойными пляжами, роскошными отелями, легкой жизнью на широкую ногу — существовало, по сути говоря, одно лишь препятствие: Ноэль. Если, допустим, он ее покинет, исчезнет, выразит ли она хотя бы сожаление? Или, скорее, испытает смутное чувство облегчения? Когда умер ее отец, она оплакивала его лишь два дня. А ведь говорила, что любит его! Любила, конечно, но на свой лад.
— Ах, эти черные бархатные бантики, — невольно восхитился Ноэль, — длинные перчатки, ленточка на шее, тюлевый лиф, золотые волосы, тяжелые веки… Прямо Болдини.[8]
Рэнэ проследила взгляд Ноэля:
— Так, значит, вы ее любите… до такой степени?
Ноэль вздрогнул и повернулся к Рэнэ, словно она открыла ему нечто новое, но вполне реальное.
— Люблю ли я…?
Он прервался, чтобы лучше собраться с мыслями.
— Нет, — вымолвил он, наконец, — не думаю, что люблю ее.
Отчаянно, но тщетно искал он слова, способные выразить состояние его души:
— Это куда хуже. Она — часть меня самого. Когда я ее встретил, она была совсем непохожа на ту, какая она теперь. И я воображаю, но, конечно, не прав, что тем, какая она сейчас, она обязана мне. Я всячески исхитрялся наложить на нее отпечаток, переделать ее. Если она когда-нибудь вернется к прежней себе, я не смогу простить ей бесплодность всех этих усилий, все это… потерянное… время.
— Бедняжка Ноэль! — сказала Рэнэ (он ненавидел, когда она говорила «Бедняжка Ноэль» и принимала при этом самонадеянный вид). — По книге Бытия только четыре вещи не оставляют следа: облако на небе, змея на скале…
— Да знаю я: корабль на воде и мужчина в женщине. Это-то меня и бесит.
7
Андрэ-Шарль Булль (1642–1732), французский эбенист, прославившийся изготовлением мебели с кожаными и медными вставками и бронзовыми украшениями.
8
Джованни Болдини (1842–1931), один из излюбленных портретистов парижского высшего света, начиная с 1880 г.