Матвей Иванович вставил компакт-диск в чейнджер, нажал на кнопку, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Это была месса Баха. Торжественные и печальные звуки. Из-под плотно сжатых век Кожухова потекли слезы.
С тоскою в сердце вспомнил он тот вечер, когда между ним и Ларисой произошел неприятный и, как выяснилось позже, роковой разговор.
— Посмотри на свою жизнь! — крикнула ему Лариса.
— А что с моей жизнью? По-моему, с ней все хорошо. Что тебе не нравится?
— Ты ведь всю жизнь врал! Врал всем — мне, дочке, своим родителям, своим друзьям и коллегам — всем!
— Что за чушь? — Тут Матвей Иванович позволил себе высокомерно улыбнуться: — Когда это я тебе врал?
— С первого дня нашего знакомства. Все эти годы… — Лариса хрипло вздохнула. — Ты думаешь, я ничего не замечала? Когда ты уходил на совещание или на эти ваши диссидентские посиделки и возвращался пьяный, пропахший духами, вымазанный губной помадой! Я хотела сберечь семью, я боялась, что мы с Дашкой останемся одни, поэтому глядела на все это сквозь пальцы. А ты был достаточным мерзавцем, чтобы пользоваться моими страхами.
Матвей Иванович молчал, с сожалением глядя на жену.
— Ты всегда все делал себе в угоду. Ты всегда был конформистом, хоть и прикидывался страдальцем.
— Я? Конформистом? — Матвей Иванович едва не задохнулся от негодования. — Что за бред ты несешь? Когда это я был конформистом? Когда меня выгоняли из страны — тогда я был конформистом?
Лицо жены неприятно искривилось. Матвей Иванович еще никогда не видел в лице жены, таком родном, таком знакомом, столько ненависти и презрения. Презрения!
— Тебе нравился ореол мученика, — презрительно бросала жена. — А изгнание… Благодаря ему ты неплохо устроился на Западе.
«Черт, ну как же она не понимает? — думал Матвей Иванович. — Как же ей объяснить? Спокойно, — сказал он себе, — главное — не повышать голоса и не переводить идейный спор в заурядный семейный скандал».
— Дурочка, — мягко, почти ласково сказал Матвей Иванович жене, — мне просто повезло. Я, знаешь ли, не рассчитывал на счастливую, сытую жизнь, когда боролся с системой. Скорее — на холодный карцер или на ссылку куда-нибудь в Архангельскую область. Ну, посуди сама, кто мог предугадать, что все так обернется?
Однако холодная, презрительная маска на лице жены стала еще презрительней и холоднее.
— Ты! — резко и жестко сказала она. — Ты мог предугадать! Ты знал, как относятся на Западе к диссидентам. Никто из твоих друзей не оплевывал Союз так, как ты. О, ты неплохо приспособился! Работа на радио, все эти бесконечные интервью, все это сюсюканье перед западными журналистами! Ты стал диссидентом-вельможей и к тому же заработал себе неплохую репутацию в эмигрантских кругах. Думаешь, я не помню? Да для тебя все это было игрой! Ты никогда не верил в то, о чем так восторженно говорил! Тебе просто нравилось чувствовать себя героем, изгоем, человеком не от мира сего. Тебе нравились все эти шпионские игры в подпольщиков здесь, в Союзе, так же как нравился ореол мученика, которым Тебя окружили за границей. Тебе просто нравилось так жить. Люди, которых ты с пеной у рта защищал, о которых писал свои дурацкие книжонки, на самом деле никогда не интересовали тебя. Ты хотел славы, и это был единственный способ добиться ее. Но ты ведь бездарь! Да, ты бездарь, ты заурядность, в тебе нет ничего необычного, ты такой же, как те, кого ты клеймил! Тебе было скучно и тяжело делать карьеру по партийной линии, поэтому ты решил пойти другим путем. Благо в те времена за инакомыслие уже не расстреливали, а вот заработать себе пару «галочек» перед тем, как свалить за границу, создать себе ореол мученика — это было полезно и выгодно! И ты не прогадал. Сколько самолюбования! Сколько тщеславия! А ведь ты даже в тюрьме ни разу не сидел!
Матвей Иванович побледнел. То, что он ни разу не сидел в тюрьме при Советах, было его больным местом, и Лариса знала об этом. Она нарочно решила уязвить его побольнее. Сколько в этом было подлости! Сколько-мерзости!
— Ты больна, — устало сказал Матвей Иванович. — Ты просто больна.
— Что ж, если тебе так легче, думай, что я больна. Но я сказала правду.
Правду? Она сказала правду? В душе у Матвея Ивановича засаднило. Как она могла? Как она — самый близкий и родной Матвею Ивановичу человек — могла так унизить его? Предать их любовь, их жизнь!