Из-под пера Григория Александровича вышли и малоизвестные читателю, но весьма содержательные историко-философские миниатюры. Одна из них посвящена исследованию происхождения ярко вспыхнувшей, но рано задутой ветром истории школы древнекитайских апоретиков, или китайской софистики мин цзя ("школа имен"), которая большинством синологов рассматривалась в рамках конфуцианства. Григорий Александрович убедительно доказал, основываясь на текстологических критериях (сведения о китайских "номиналистах" в "Чжуанцзы" и "Люйши чуньцю"), а также на схождениях в самом парадоксалистском стиле мышления, что древнекитайские апоретики вышли из даосской традиции. Он указал также на то, что в соответствующих текстах "им приписана вполне определенная функция — служить постоянными оппонентами даосов в спорах, оттачивающих полемическое мастерство сторон"[2].
Сказанное означает, что, как и в Греции или Индии (следовательно, во всех трех автохтонных традициях философии), в Китае начальные этапы теоретизации мировоззренческих проблем были связаны с появлением на авансцене интеллектуальной жизни профессиональных диалектиков, которые, "раздразнив" дискурсивную мысль своими доказательствами любого тезиса и контртезиса (лучший пример — "Двоякие речи", учебник эристики, принадлежавший скорее всего знаменитому софисту Горгию Леонтинскому), закладывали возможности для авторефлексии соответствующей культуры.
Современная гуманитарная культура нуждается именно в такой, чрезвычайно тщательной, неспешной на обобщения, филологически выверенной работе над источниками по истории мысли, которая демонстрируется в немногочисленных, но превосходно выполненных исследованиях Г. А. Ткаченко, безупречный стиль которых наглядно контрастирует с весьма распространенным в настоящее время "наукообразием", призванным, как правило, компенсировать отсутствие точности в знании и ясности в мысли.
* * *
Одной из главных тем для Григория Александровича в 90-е годы была тема своеобразия культуры, а основной исследовательский вопрос, занимавший его, можно, наверное, сформулировать так: как "схватить" это своеобразие, как увидеть то основное, что является стержнем и нервом культуры, то, благодаря чему она выстраивается как некое особое образование, в котором отдельные составляющие согласованы между собой и не могут быть случайными. Именно в этом смысле Шпенглер говорил о неслучайности и согласованности различных и генетически не связанных между собой элементов культуры — например, форм денежного оборота и форм искусства — которые обычное научное мышление, обремененное привычкой к "оправданным", "рациональным" и "научно-обоснованным" классификациям, не стало бы сопоставлять.
Григорий Александрович был одним из тех, кому свойственно заражать своими идеями других. Вокруг него собралась целая группа востоковедов, представлявших самые разные "научные специальности": здесь были филологи, литературоведы, религиоведы, искусствоведы, историки философии и философы культуры. Не менее разнообразен был и спектр востоковедческих направлений: японистика, синология, индология, иранистика, арабистика, африканистика. С этой группой востоковедов Григорий Александрович создал семинар, который объединял его участников на постоянной основе и действовал сначала в Институте востоковедения РАН, а затем при Институте восточных культур РГГУ и который Григорий Александрович предложил назвать "Построение языка описания культуры". Предложение это было всеми принято[3]. Профессиональная разнородность коллектива во многом способствовала поиску ответа на вопрос: каким образом возможно адекватное постижение иной культурной традиции, выражающей себя в вербальной или невербальной форме (в форме искусства, например)? "Адекватность", разумеется, не понималась при этом как "абсолютная точность" описания и отражения феноменов изучаемой культуры в научных трудах. Адекватное восприятие чужой, "не родной" для исследователя культуры означало для Григория Александровича выявление в ней того, что для нее крайне существенно и неотъемлемо от любых ее проявлений, хотя, может быть, и плохо "заметно" с точки зрения иной культуры, и неучет чего порождает устойчивые — и даже закономерные — ошибки в описании этой культуры. В связи с этим он ставил вопрос о выработке такой исследовательской стратегии, которая помогла бы если не "схватить" фундаментальное и важное основание культуры, то хотя бы приблизиться к пониманию того, где оно располагается и как можно подойти к разговору о нем. Для участников семинара убеждение в том, что такое основание присутствует в любой из так называемых "восточных" культур, отнюдь не было априорным, но вытекало из опыта их многолетней профессиональной деятельности, которая в первую очередь состояла в переводе и комментировании памятников классической "восточной" мысли и была нацелена на то, чтобы сделать понятным русскоязычному читателю воплощенное в тексте мышление, для которого подчас логично и естественно то, что нам таковым не представляется.
2
3
В дальнейшем семинар, также с общего согласия, стал называться "Культура как способ смыслополагания", что отразило определенный этап наших размышлений; так он именуется и по сей день.
Текст воспроизведен по изданию: Люйши Чуньцю. Весны и осени господина Люя. М. Мысль. 2001